Случай

Произошло это в апреле тысяча девятьсот девяносто четвертого года. Весна в тот год выдалась ранняя и теплая, земля парила от избытка влаги после резкого таянья обильного снега. Солнце пригревало почти по-летнему, хозяйские коровы слонялись у поеденного зарода, лениво пережевывая жвачку, бык Гаврюша улегся тут же на охапку нежеваного сена и томно щурил глаза. Нетель на сносях, огромная, с круглыми боками, готовая вот-вот стать мамой, как-то нервно вскидывала голову и принюхивалась.

Из открытых дверей сарая тянуло запахом свежего комбикорма, человеку этот запах ни о чем бы не рассказал и, наверное, был бы неприятен, а вот Зорьке он не давал покоя. Улучив момент, когда Гаврюша спал, а старая корова Чернуха зашла за зарод, нетель поспешила к калитке, ткнула мощной грудью чуть прикрытую задвижку, вертушка легко соскочила с места и упала – путь был открыт. Зорька с деловым видом, покачивая круглыми боками, пошла к сараю, еще несколько шагов — и вот уже округлые бока скрылись в темноте постройки.

После обеда, закончив домашние дела, а их с таким большим хозяйством было немало, Ольга Викторовна, женщина средних лет, решила посмотреть, все ли нормально с ее любимицей. А на Зорьку после отела возлагались большие надежды. Маленьким теленком привезли ее с севера на катере аж из села Назимово, что ниже Енисейска на двести километров, мать у нее была добрая молочная корова рыже-черной масти, в день до двадцати пяти литров молока давала на траве, а отец — племенной бык, был куплен совхозом за приличные деньги.

По большому «блату» Ольга Викторовна сторговала эту телочку, пять соболиных шкурок отдала и еще денег немало, но это того стоило, корова должна из Зорьки выйти хорошая, по вымени видно, что молочная. Вот Ольга Викторовна и баловала любимицу, где хлебца горбушку сунет, а где и пойло даст повкуснее, да все гладит ее по кудрявому лбу, приговаривая: «Зоренька, доченька, круглая какая ты у меня, никак, двойню принесешь».

Чернуха мирно жевала сено, обдирая его с самого края зарода, Гаврюша был рядом и пытался достать, как ему казалось, самую мягкую травину выше матери, Зорька стояла в стороне и тяжело дышала, ее бока стали еще больше и при каждом вздохе колыхались, словно желейные.
— Зорька, ты чего, моя милая? Больно тебе? Да и рановато еще, дней бы десять еще поносить надо, — заохала хозяйка и обошла нетель, решила посмотреть подхвостку.

Ольга Викторовна чуть помяла ей бока, прислонила ухо к правому боку нетели, сердце теленочка билось нормально, подхвостка сухая, но глаза у Зорьки стали какими-то мутными, а ноги слабыми и чуть тряслись, нетель с трудом дышала и готова была упасть на передние ноги.

— Заболела? Ой, да что же это? Говорила ему, рано их на улицу, а он свое: «Застоялись, застоялись за зиму, пусть побудут на солнышке». Простыла, воспаление легких, наверное. Да что с тобой, Зорька? И жвачку потеряла. Съела, небось, чего? Да что же это такое?

Ольга Викторовна бегала по двору, не зная, чем помочь своей любимице, она принесла коровам пить, Чернуха и Гаврюша выпили по полтора ведра, а Зорька даже не притронулась, пойло из свежих сухарей и теплой водички с пригоршней комбикорма даже нюхать не стала, пока хозяйка бегала на стук в ворота, бык быстро все приговорил.

Он вообще был жёркий малый, но спокойный, не пакостный, за что его любили даже все собаки в округе.
— Кто? — крикнула хозяйка, не открывая калитки, а сама все смотрела в огород на коров.
— Я это, Ольга Викторовна.
Женщина задвинула палку и толкнула калитку.
— Люба, ты? Проходи.
— Что случилась, тетя Оля, вы чем-то расстроены?
— Зорька заболела, телиться ей через неделю, а она жвачку потеряла, еле стоит, бока вздуло, ветеринара надо, а Володя в отъезде.

— Давайте, я ее посмотрю.
— А чего ты понимаешь? Беги в ветстанцию, зови Анну.
— Не переживайте вы так, сейчас посмотрим, может сами разберемся! А вы пока масла растительного в бутылку стеклянную налейте с пол-литра, палку надо вот такую и веревку, — показала Люба. — У меня бабушка всегда держала коров и сама их лечила, а я ей помогала. Попробуем обойтись своими силами!

Хозяйка убежала искать то, что попросила Люба, а гостья прошла в огород к коровам, Гаврюша раздул ноздри, встречая чужака, но поняв, что опасности нет, принялся дожевывать сброшенное сверху сено. Чернуха равнодушно смотрела своими большими карими глазами с огромными ресницами и только помахивала хвостом. У нас в Енисейске только два месяца рая для коров, это май и сентябрь, когда еще нет гнуса, комара и паута, и когда его уже нет, и вот такие теплые дни в апреле и октябре, когда можно спокойно стоять, жевать сено и греть на теплом солнышке бока.

— Привет, кормилица, — погладила она Чернуху по упругому боку, проходя мимо.
Пахло сеном, свежим навозом и весной. Под ногами ошметки сухой травы впитывали талый снег и немного прикрывали огородную земляную жижу. Зорька стояла чуть в стороне, Любовь подошла поближе к корове и нажала ей на левый бок, он был настолько тугой, что казалось, еще мгновение — и он лопнет. Рожать она не собиралась в ближайшие три дня, по всему видно, что обожралась скотинка. Вот только чего? Ведь кроме сена тут и нет ничего.

Запыхавшаяся хозяйка несла ведро с теплой водой, подмышкой у нее торчала бутылка с маслом, а из кармана — круглая длинная палка.
— Ты представляешь, она почти полмешка комбикорма съела! И как она в сарай, скотина такая, попала? Веревка там на мешке лежала, найти не могу, куда сунула? Что делать будем? Ветеринара звать надо, — почти причитала Ольга Викторовна, — мыслимое дело, нетель на последних днях и такое горе.

Если коровенку вздует от обжорства или еще от чего, то тут медлить нельзя, сумка у нее в желудке забьется и наступит смерть, у коровы-то желудок устроен не как у человека, а приспособлен к траве да сену, а тут столько комбикорма съедено! А он для них как мороженое для ребенка, знает, что заболеет, нельзя много, а ест.

— Так она, по-видимому, веревку ту и сожрала, если ее сейчас не достать, то сдохнет.
— Вот этого я больше всего и боюсь. Ох, глупая скотина, все тебе мало, пакость такая, — Ольга Викторовна погрозила Зорьке кулаком прямо перед самой мордой.
Люба быстро сняла куртку, поправила шапку, чтобы она не мешала глазам, засучила рукав свитера до самого плеча и подошла к Зорьке сбоку.

— Надо ноги ей передние спутать, чулок старый есть? Положите бутылку и палку вот сюда, не переживайте вы так, все сделаем, поправится Зорька, — скомандовала гостья хозяйке.
Через несколько минут нетель со спутанными передними ногами стояла, тяжело дыша и хлопая длинными ресницами тусклых глаз, не понимая, что вокруг нее происходит.
— Теть Оль, держите ее за ноздри и не давайте рот закрыть.

Люба уверенно сунула руку нетели в рот сбоку, а как известно, у коров есть только передние зубы для защипывания травы, а сзади — длинная шершавя челюсть для пережёвывания жвачки. Развернув руку в глотке животного, Люба проникла в самый желудок, погрузив руку корове в глотку почти до плеча. Пошарив в желудке и обнаружив там веревку, она крепко зажала ее в кулак и медленно, чтобы ничего не повредить, начала вытаскивать руку.

— Есть, — сказала Люба, улыбаясь, довольная собой.
— Что, веревка?

Она кивнула, и тут на радостях Ольга Викторовна немного ослабила хватку в носу Зорьки, а та, почуяв свободу, резко дернулась, кулак Любови был уже во рту нетели. Женщина не сумела правильно развернуть руку, ее пальцы попали под зубы животного. Что было сил Люба дернула руку из пасти Зорьки, длинная веревка, вся в скользкой жиже, с остатками разжёванной травы, упала на снег. Нетель громко выдохнула и со свистом испустила зловонную отрыжку.

— Ну все, жить будет, — сказала спасительница и наконец посмотрела на свою руку.
Капли крови стекали с искалеченных пальцев и падали на снег, расплываясь в розовые кляксы. Слизь, крупинки зеленого размякшего сена, кусочки кожи и ногтей — все перемешалось в кашеобразную массу, залитую кровью. Тетя Оля смотрела на руку и не знала, что сказать, женщине было не больно, только очень жгло безымянный и средний пальцы.

— Полейте мне, надо слизь с травой смыть, — спокойно попросила она.
Хозяйка быстро взяла ковш, висевший на штакетнике, и с виноватым видом стала поливать теплой водой сначала на предплечье, а потом и на ладонь Любы, смывая слизь, кровь и все, что смогла смыть. Потом ранки обработали йодом и забинтовали потуже, чтобы остановить кровь. Ждать и заниматься рукой было некогда, Зорьку все еще вздувало, запихнув бутылку ей в рот, женщины влили ей почти два литра масла, потом засунули в рот палку поперек так, чтобы придавить самый край коровьих губ и не дать пасти закрыться, туго привязали ее за рога.

Пытаясь освободиться от неприятных ощущений, Зорька делала движения горлом и мордой, словно срыгивала, вызывая отрыжку, такой способ всегда применяли в деревнях, когда коровы теряли жвачку. А теперь нужно было ее гонять до седьмого пота, чтобы она много двигалась, начали отходить газы, и открылся понос.

Нетель вот-вот должна была родить и поэтому гонять ее надо было аккуратно, так, чтобы и движения были, и теленка она не скинула. Ольга Викторовна развязала путы и, ругаясь на пакостную скотину, погнала ее в огород, снег там еще не весь сошел, и нетель вязла в сугробе, царапая себе ноги. Прогнав ее по кругу и сама почти выбившись из сил, она спросила:
— Может, нам ее на улицу погнать, ты с одной стороны переулка, а я с другой. Как рука, сильно болит?
— Нормально, с Зорькой закончим, а потом и про руку подумаем, — ответила Люба и открыла калитку.
Зорька бежала по улице, издавала такой пронзительный рев, словно ее гнали на убой. Она сделала пять-шесть кругов, наконец нетель пробило; зеленая шрапнель со свистом летела в разные стороны, окрашивая просевшую снежную дорогу в цвет хаки. Женщины, довольные тем, что бояться за жизнь будущей кормилицы уже не надо, выдохнули, но нужно было погонять корову еще, чтобы ее кишечник очистился от газов до конца, но ни у спасателей, ни у Зорьку уже не было на это сил. Сделав еще круг, они загнали нетель во двор, она прекращая газовала, оставляя за собой ажурную дорогу из маслянистой зелени и шлейфа специфических запахов.

Бока ее опали, глаза были ясными, но страшно уставшими, с палки и темных губ падала белая пена.
— Через час палку уберете, и сегодня кроме сена и воды ей ничего не давать, жвачка ночью появится, — сказала Люба и хотела было идти, как Ольга Викторовна ее остановила.
— Спасибо, а приходила-то чего?

— Да попросить хотела, чтобы вы за девчонками присмотрели, педсовет у меня вечером.
— Так приводи. И прости нас с Зорькой, что с пальцами так вышло.
— Ничего, все нормально. До вечера.

Но к вечеру пальцы разболелись не на шутку, рука сильно отекла, но работа есть работа, идти надо, раз в больницу не пошла. Собрала она дочерей, им тогда лет по шесть было, и к половине пятого пришли они к Ольге Викторовне. Она уже ждала гостей, засов на калитке был открыт, они спустились в цокольный этаж и постучали в дверь.

— Проходите, мы ждем вас, — услышали они за дверью.
Ольга Викторовна хлопотала на кухне, дядя Володя, недавно вернувшийся с работы, обедал. Девчонки сняли куртки, теплые штаны, обувь и сели за стол, им не впервой было оставаться у бабы Оли, она без обеда играть их не пустит.

— Как рука-то? — спросил хозяин. — Мне Ольга рассказала, какая ты у нас героиня.
— Нормально.
— А ну, покажи.

Она протянула руку, бинты с выступившей наружу кровью стали бурыми, менять она их не стала: «Вечером отмочу в фурацилине и на ночь сменю», — рассуждала Люба, собираясь.
Дядя Володя взял ее руку за запястье, повертел так и сяк и строго выдал:

— Никакой работы, в больницу поедем! Шутка ли, пальцы корова разжевала, а вдруг заражение, чего у нее там в желудке, шут ее знает.
— Мне на работу надо, — неуверенно промямлила она, в больницу ей очень не хотелось, но дядя Володя был строг и настойчив.

— Поезжай, Люба, пусть доктор посмотрит, — приговаривала Ольга Викторовна, провожая нас.
— Не могу сейчас, педсовет у меня, я доклад готовила, — не соглашалась она и, попрощавшись, поспешила на работу.

Третья школа находилась от дома Ольги Викторовны совсем недалеко, два переулка — и вот они, купола женского Иверского монастыря, а рядом родная школа. В учительской, увидев забинтованную руку Любови Сергеевны, коллеги начали расспрашивать ее о случившемся. Сказать, что ее укусила корова, для городской учительницы как-то глупо, и она придумала историю о том, как упала в гололед и ободрала на льду пальцы.

Коллеги с легкостью поверили ей и успокоились, только директор, Валентина Ильинична, подсела ближе и тихо, почти на ухо спросила:
— Не ври, Любовь Сергеевна, что кожу на гололеде сорвала, кровь вон аж с бинта выступила, что с пальцами?

— Корова укусила, — ответила Любовь Сергеевна тихо-тихо, чтобы никто не слышал.
— В больницу надо обязательно! Это же все так опасно, вдруг заражение начнется? А запустишь, пальцы отрежут, и замуж тебя никто не возьмет, — улыбнулась директор. — Сегодня же в больницу надо, может, позвонить знакомому, пусть свозит тебя?

— Спасибо, Валентина Ильинична, не надо, доклад у меня. Не могу людей подвести.
— Ой, не обманывай, доклад у нее! Боишься, небось?
— Боюсь, вдруг что-то серьезное, — чуть ни плакала Люба.

— Вот вроде бы люди с высшим образованием, грамотные, а в больницу обращаться боитесь, звоню, поедешь? — настаивала Валентина Ильинична.

— Нет, не поеду. Почти не болит уже, — Любовь Сергеевна настойчиво качала головой в знак отказа.
— Ну, твое дело, смотри, затянешь, на бюллетень уйдешь, отстанешь в программе, я с тебя за семерых спрошу — и за учебу, и за трусость, и за невежество, — строго сказала директор и пригласила всех в класс на педсовет.
Педсовет шел невыносимо долго, стоило опустить руку и пальцы начинали очень болеть, казалось, что их зажало в тисках и тянет с немыслимой силой. Читая доклад, Любовь Сергеевна бледнела и покрывалась испариной, клала руку то на стол, а то прижимала ее к груди, а боль становилась все сильнее.

После выступления она села на заднюю парту рядом с Ольгой Владимировной, учителем русского языка, и почти не слышала вопросов, что коллеги задавали друг другу.
— Болит? — спросила Ольга Владимировна.
— Да, что-то очень разболелась, — ответила Люба, прижимая руку к груди, так становилось чуть легче.
— Вот возьми, выпей лекарство, неплохое, я от головной боли принимаю, — Ольга Владимировна протянула ей большую белую таблетку.
Любовь Сергеевна проглотила пилюлю, через несколько минут боль затихла, и она, вникнув в происходящее на педсовете, начала активно обсуждать поставленную тему. Совещание закончилось поздно, почти три часа обсуждали предстоящие экзамены, накопившиеся вопросы. Быстро надев пальто и шапку, попрощавшись с коллегами, она поспешила за детьми.

Фонари тускло освещали улицу Ленина, пошел мелкий весенний снег, засыпающий черноту проталин и сверкающий лед. Любовь Сергеевна быстро шла по тротуару мимо женского монастыря, сестры спешили на вечернюю молитву. Любу всегда интересовали эти неземные женщины: высокие, статные с глубокими печальными глазами, в черных одеяниях, такого же возраста, как она.
«Если бы у меня была еще одна жизнь, я провела бы ее в монастыре. Как им хорошо — работай и молись, никаких мирских забот», — подумала женщина и вдруг, потеряв опору, поскользнулась и упала, цепляясь руками о колючий весенний лед. На бинтах выступила свежая кровь, сильная боль пронзила ладонь.

Любовь Сергеевна лежала на льду, чуть припорошённом мелким снежком, глаза ее налились слезами, она была не в силах встать. «Какой трудный сегодня день: корова эта, рука болит, педсовет был такой тяжелый, работа такая, что на больничный не пойдешь, детей надо в сад, мужа нет, мама далеко, все плохо, сил нет», — проблемы казались одна весомее другой, жизнь представлялась ей тусклой и беспросветной, чувство одиночества стало отчетливым и, как никогда, острым, жалея саму себя, она расплакалась.

Вдруг какая-то тень закрыла свет от фонаря, Любовь Сергеевна вздрогнула от неожиданности, кто-то наклонился над ней и стал поднимать ее под руку. Люба тяжело поднялась на колени, рука, а теперь и голова болели. Пожилая крепкая женщина в черном с огромными печальными глазами стояла рядом и всматривалась в ее лицо.
— Зашиблась? — тихо спросила она.
— Да, больно очень! Спасибо вам, — ответила Любовь Сергеевна.
— Учительница?
Люба кивнула и почему-то разрыдалась еще сильнее — то ли от боли, а то ли от обиды на сегодняшний тяжелый день. Женщина, видя скорые слезы, обняла ее и прижала к себе.
— Не плачь, деточка, Бог сподобит, все будет хорошо.

А ты не стесняйся, проси, он поможет.
Женщины стояли обнявшись, монашка ласково гладила Любу по голове как мама, а она прижималась к ее холодному плечу и вздрагивала всем телом.
— Пора мне, детонька, на молебен, как зовут тебя? Помолюсь…
— Люба… и за деток моих помолитесь — Зою и Зину.
— Помолюсь обязательно.
Женщина перекрестила Любу, поцеловала ее в лоб и неторопливо вошла в ворота монастыря.
На сердце у Любы стало легко и спокойно, отряхнув полы пальто от снега, осторожно нащупывая под пушистым снегом ровную дорогу, пошла Люба к Ольге Викторовне за детьми, мысленно благодаря незнакомую женщину за чуткость и сострадание.

Дядя Володя встретил ее у ворот и строго сказал:
— Слушать ничего не хочу, садись в машину, поедем в больницу! С вами, женщинами, только так, пока не прикрикнешь – толку нет! Чего плакала? Болит?
Любовь Сергеевна кивнула в знак согласия и молча села в машину.

— А девчонки как? — шмыгая носом, спросила она.
— Ольга их в бане накупала, они поели, мультики посмотрят и спать лягут, завтра их заберешь.
— А садик? — словно в прострации спросила она.
— Переживет садик один день без них, сопли вытирай и давай настраивайся, учителка, — скомандовал дядя Володя.
Машина медленно миновала улицу Ванеева и выехала на центральную, до пятиэтажки – так у нас в Енисейске называют в народе стационарное отделение центральной районной больницы. Доехали быстро, зашли в приемное отделение, Любовь Сергеевна прятала окровавленную забинтованную руку под пальто.

Молодая медсестра с румяными пухленькими щечками встретила их усталым взглядом. На кушетке, ожидая своей очереди, сидела женщина с маленьким мальчиком.
— Что случилось? — увидев вошедших, спросила она.
Из двери, ведущей в отделение, вошла врач и медсестра, они пригласили женщину с ребёнком в смотровой кабинет.

— Укус, — ответила Люба и вытащила руку, боль была сильная.
— Собака? — сочувствующе спросила девушка.
Она покачала головой в знак отрицания.
— Кошка?
— Нет, — Любовь Сергеевна начала улыбаться от нелепости ситуации.
— Человек? — викторина продолжалась, но медсестра опять не угадала, и учительница покачала головой.
— Корова, — гордо выдала она.
Сестричка медленно растянула губы в изумленной улыбке, из процедурного кабинета послышались глухие смешки, Любовь Сергеевна нервно рассмеялась, и тогда девушка, принимающая ее, перестала сдерживаться и дала волю эмоциям.

Смешки длились минуты три, потом, наверное, вспомнив, что она на работе, медсестра взяла телефон и позвонила.
— Девочки, Владимир Николаевич у себя? Скажите, что у него пациент в приемном. Присядьте, сейчас к вам спустится врач.
Люба села на освободившуюся кушетку, дядя Володя, сделав ей знак, что будет ждать в машине, вышел, женщину с ребенком после осмотра врач увела с собой, медсестры о чем-то шептались, иногда поглядывая на пациентку. Ожидание затянулось, пальцы невыносимо ломило, и боль усиливалась, как обычно, к вечеру.
— Вы раздевайтесь, врач сейчас придет, — наконец обратили на нее внимание медсестры.
Любовь сняла пальто и шапку, повесила все на вешалку-треногу, стоящую у входа, одной рукой еле-еле натянула бахилы. Наконец уверенные шаги по лестнице заставили девушек закончить разговоры.
— Добрый вечер, красавицы, — раздался громкий мужской голос, а потом и сам доктор появился в проеме двери.
Высокий светловолосый мужчина со смешно торчащими ушами, в белом халате и операционной шапочке набекрень показался Любе очень симпатичным, просто очаровательным — синие глаза с лучиками задора, открытая улыбка и приветливый игривый голос.

— Где наша укушенная? — он посмотрел по сторонам и заметил пациентку.
«Уже донесли», — подумала Любовь Сергеевна, покрываясь пурпуром и вставая.
— Такая молодая, хорошенькая — и чего это вам у коровы во рту понадобилось? — словно начиная игру, промолвил доктор, улыбаясь и покачивая головой.
— Веревку доставала, — как-то растеряно ответила она, смущаясь еще сильнее.
— Ну, пойдемте, посмотрим.
Доктор зашел в процедурный кабинет, медсестра провела Любу следом и приготовила ванночку с раствором, расстригла бинты и опустила ее пальцы в прохладную жидкость. Доктор надел повязку на лицо, взял пинцет и потянул с раны прилипшие бинты.

Любовь Сергеевна чуть вскрикнула и сморщила нос от боли, Владимир Николаевич, глядя на ее реакцию, ослабил напор.
— Зовут-то вас как, укушенная? Я всю жизнь живу в Енисейске, а вас, красавица, не видал, а я всех красивых женщин в городе помню.
— Любой меня зовут, приезжая я. Память у вас, доктор, хорошая, столько женщин помнить, — хотела было съязвить она, как вдруг резкая боль заставила ее вскрикнуть — это доктор сорвал с раны последние бинты.
— Да, на память не жалуюсь, да и молод я, хотя уже женат, — внимательно рассматривая искалеченные пальцы, протянул Владимир Николаевич как-то нараспев.
— Плохо? — почему-то спросила Любовь Сергеевна, то ли про женитьбу, то ли про пальцы.
— Нормально, не смертельно, жить будете. — Укол сюда и сюда, — уже серьезно сказал врач медсестре и вышел.
Внутри у Любови Сергеевны все сжалось, даже показалось, что боль стала меньше, она с детства боялась уколов. Вот и сейчас, словно маленькая девочка, вжалась в сиденье. Медсестра, набрав в шприц лекарство, ловко поставила уколы, убрала ванночку с грязными бинтами и стала готовить столик с инструментами.

Владимира Николаевича все еще не было, минут пять прошли спокойно, боль затихала, и женщина немного успокоилась. В процедурный кабинет заглянул высокий крепкий мужчина в белом халате с орлиным профилем и большими темными глазами. «Один лучше другого», — неожиданно мелькнула мысль у Любови Сергеевны, она опустила глаза, смущаясь от неожиданно пришедших в голову мыслей, одиночество давало о себе знать даже в больнице.

А врачи и вправду были один лучше другого — высокие, симпатичные, приветливые, по всему видно, умные, как и мечтала Любовь Сергеевна, одно плохо — женаты.
— Травма? — спросил он.
— Владимир Николаевич уже взял, сейчас он спустится.
Доктор кивнул и прошел в дверь, ведущую в отделение. Наконец громкие шаги выдали присутствие ожидаемого доктора.
— Готовы? — улыбался врач, усаживаясь напротив.
Пациентка кивнула в знак согласия.
— Ну, рассказывай, как это вас угораздило быть покусанной коровой? — доктор смаковал свою речь, улыбаясь.
Рассказывать не хотелось, но отказываться тоже было неудобно, и повествование началось. В это самое время доктор разбирал ее рваные раны, убирая пинцетом раздробленные ногти, поправляя тонкие косточки, он то и дело вытягивал губы в трубочку и качал головой в знак удивления то ли Любиным рассказом, а то ли серьёзностью работы.

Она рассказала все, что случилось с ней и Зорькой сегодня, подбирая слова покультурнее, а работа доктора была не закончена даже на одном пальце. Любовь Сергеевна замолчала, пауза затянулась, и Владимир Николаевич поднял на ее усталые глаза.
— Ну, что молчите? Расскажите, где вы жили и откуда приехали к нам?
— Доктор, а это обязательно? — спросила она, говорить не хотелось, сидеть неподвижно в одной позе устала спина.
— А что, вам жалко поделиться с хорошим человеком информацией о себе?
— Доктор, это допрос, он как-то поможет в лечении?
— Конечно, еще как! А то вдруг вы беглый каторжанин, а я вам помощь оказываю, заметут нас обоих, — улыбался врач, склоняясь над поврежденной рукой.

— Ну вот, один готов, я сегодня прямо ювелир! И надо же было так тщательно жевать, шесть швов на таком маленьком изящном пальчике и без колечка. Колечко-то было? Может, корова его съела?
— Нет, не было, — чуть раздраженно ответила она, устав от шуточек доктора.
— Это хорошо. Значит, не замужем, а друг, друг-то есть?
— Друзей много.
— Так вы девушка со связями! А меня в друзья возьмете? — подняв голову, шутливо спросил доктор. — Я вам еще пригожусь.
— Ну, раз пригодитесь, то возьму, — наконец улыбнулась Люба, видя, что работа подходит к концу.
— Это хорошо — быть другом такой красивой девушки, это дорогого стоит. Вот и все, косточки целы, все заштопано, единственное — ногти могут не вырасти, сильно кутикула повреждена. Сделал все, что мог. Жить будете.
— Спасибо, доктор.
— Света, перевяжите, а я сейчас рецепт выпишу, пять дней антибиотик, поставьте ей противостолбнячную сыворотку и мазь пропишу, хо-ро-шую!
Через минуту доктор подал Любе рецепт, улыбнулся и, прищурясь, сказал на прощание:
— Что ж, Любочка, жду вас через неделю в поликлинике, будем снимать швы.
Выйдя из больницы, Любовь Сергеевна перевернула бумажку с выписанным рецептом и обнаружила номер телефона доктора.

Но звонить ему она не стала ни через неделю, ни через месяц и даже тогда, когда ей было безумно одиноко. Он сам сказал, что женат, а у такого хорошего врача и красивого мужчины жена непременно должна быть замечательной женщиной.
Прошло много-много лет. И хотя с тем доктором, Владимиром Николаевичем, они так не стали близкими друзьями, но в течение жизни часто встречались, помогали друг другу, кто чем мог. Она познакомилась с его отцом, замечательным человеком, интереснейшим рассказчиком, таким же жизнелюбом и дамским угодником, как и сын.

Каждый раз, приходя в маникюрный кабинет, она смотрела на свои ровненькие пальчики с длинными ноготочками, вспоминала талантливого смешливого доктора Владимира Николаевича и мысленно благодарила его.
Корова Зорька через неделю благополучно отелилась бычком и стала отличной молочной коровой, как все и ожидали.
Ольги Викторовны уже нет с нами, но память о добрейшей женщине, друге будет жить, пока живем мы.

Елена Петрова Енисейская