Пасха. Один день из жизни деревни

Совсем скоро будет праздник Пасхи. Как его праздновали в моём далёком детстве лет 35 назад, в маленькой деревне, я сейчас расскажу…

В нашей деревне к Пасхе готовились задолго.
С началом поста мать прекращала выдачу яиц семейству, громко заявляя:
— Ну, всё! К Пасхе будем собирать.
С этого дня яйца складывали в вёдра и хранили в холодке, в сарае, предусмотрительно прикрыв вёдра крышками.
Как хотелось съесть хоть одно яйцо и нарушить запрет! Собирая яйца в курятнике, мы иногда хитрили, тюкая одно яйцо об другое, надеясь, что мать разрешит нам съесть сырым или пожарит. Фигушки. Нельзя — значит нельзя.

Самое заполошное время выдавалось в страстную неделю. Прабабушка называла её — СтрашнАя неделя.
Всю неделю мы скоблили, мыли, вычищали и разгребали.
Обязательно белили дом изнутри и снаружи извёсткой, добавляя в неё синьку. Потом мать разводила угольную пыль и подчёркивала стены дома понизу, для пущей торжественности.

Стирали, гладили, развешивали занавески. Из шифоньера мать доставала самые кружевные вязаные и вышитые салфетки, льняные скатерти. Непременно всем нам, трём дочерям, шились новые платья. А то как же, известная портниха в деревне, а свои девки без обнов?

Тесто ставили в пятницу на ночь. Чтобы выстоялось, чтобы никто дверями не бухал, не топотал по полу — тесто любит тишину.

Утром готовили начинку. Запаривали кипятком мак в большой миске, долго растирали его с сахаром в ступке, мм-м-м, вкуснотища.

Кололи грецкие орехи для рулетов, доставали яблочный джем, распаривали изюм.
Сначала мать закладывала в формы куличи, убирала их для расстойки.

Потом раскатывала тесто для рулетов. Пирожки с рисом и яичком, маковые, ореховые, плетёнки с джемом — пекли много. Ещё бы, завтра вся деревня будет христосоваться, вдруг кому выпечки на раздачу не хватит — опозоримся!

— Наташка, иди крашенками займись. Я тут уже сама справлюсь, — командовала мать.
— И я! И я! — кричали малолетние сёстры и бежали за мной вприпрыжку.
— Мам, сколько яиц закладывать? — уточняла я.
— Так, — прикидывала в уме мать. — В прошлый раз 60 штук красили, не хватило самим, чужие потом крашенки ели, как вспомню, оторопь берёт. Добавь ещё штук двадцать.
— Мам, а можно мы те 20 сами покрасим, — пищали сёстры-погодки.
— Можно, — великодушно разрешала мать, и сёстры подтаскивали к столу восковые мелки, краски, фломастеры.

Обычно мы красили яйца в отваре луковой шелухи. Иногда привязывали к скорлупе листья петрушки, одуванчиков, яблоневые листья или цветы.
Золотые листья на тёмно-шоколадной скорлупе всегда смотрелись очень богато.

— Наташка, бери ведро, дуй к бабушке, холодец разбирать, — снова командовала мать, когда я заканчивала красить яйца.

Бабушка варила знатный холодец. Традиционно на Пасху.
Так как все боялись, что еды может не хватить, бабушка варила двухведёрную кастрюлю холодца. Господи, какой это был холодец!

В огромную кастрюлю бабушка закладывала целого кролика, две бройлерных курицы с собственного подворья, добрый кусок свинины, говяжью вырезку. Это не считая свиных ножек, ушек, хвостиков для того, чтобы холодец застыл.
Разбор мяса от костей бабушка доверяла только мне, как самой глазастой и самой старшей внучке.
Потом бабушка мелко рубила мясо, смешивала с процеженным бульоном и толчёным чесночком, разливала в три ведра: нам, себе с дедом поменьше и семье папиного брата.
Привязывала крышку к ведру и строго наставляла:
— Ты только не беги! Разольёшь — без холодца останетесь.

Ага, посмотрела бы я на того, кто в десятилетнем возрасте бегал с огромным эмалированным ведром в руках.

Я шла по улице и вдыхала умопомрачающий аромат ванили и сдобы — вся деревня пекла куличи.

Выпекать мать заканчивала далеко за полночь. Я, как старшая, была на подхвате, и мы вместе застилали стол скатертью, укладывали крашенки в вазы, кутали выпечку, дабы к завтрему не заветрела.

В предвкушении праздника сердце ёкало. Набегавшись за день, я засыпала, обхватывая колени руками. Иначе они ещё полночи дёргались, как у лягушки, продолжая свой бег.

Пока мы занимались своими делами, батя по-своему готовился к празднику. Перво-наперво надо было выгнать самогон, не покупать же выпивку. Тем более, что бражка уже подоспела.
Да и у кого брать? Майориха разбавляет, мужики жаловались, не первак у неё, горит плохо, проверяли на днях. Кондратьиха, будь она неладна, недоливает меру, совсем от жадности стыд потеряла.

Лучше самому выгнать. Тут уж хошь – 70 градусов отдельно отлей, хошь — до «сороковника» догони: хозяин-барин.

А ещё в обязанности отца входило рыбы к столу добыть.
Деревня наша была рыбацкой. На столе к празднику непременно красовались запеченные карпы, котлеты из змей-башки ( подозреваю, что так в деревне называли рыбу из семейства угря), копчёный сом, жерех, судак в соусе… Всего не перечислить. Скажу просто – было вкусно.

И вот утро. Нас поднимали в несусветную рань.
— Девки, проспите все на свете, — будил в шесть утра отец. – Кто рано встаёт…
— Тому бог подаёт, — нестройными голосами отзывались мы и шли умываться на улицу.
Батя растил нас в спартанских условиях — «чай, не кисейные барышни!» Умывались мы в любое время года строго на улице.

Потом мать плела нам косы. Заплетала она так крепко, что глаза плавно перетекали в уши (может, хотела придать нашим глазам некую миндалевидность, не знаю. А может, плела так крепко, чтобы в понедельник утром не заплетать. Всё равно не до того будет).

В такие минуты мы с сёстрами сами себе обещали, что своих детей заплетать не будем. Можно сказать, что это обещание мы выполнили: у каждой из нас по два сына.

И вот, нарядные, с огромными бантами, с шитыми сумочками для яиц и выпечки мы выходили из дома.

Я действительно искренне радовалась: вот он, праздник. Он наступил.

Свой поход мы начинали с бабы Насти, материной тётки, которая жила в соседнем доме.
-Баба Настя, баба Настя, — кричали мы, вбегая во двор. — Христос Воскресе!
— Воистину Воскресе, цыплятки мои, — радовалась баба Настя, перекрещивала нас и целовала в макушки. – Ой, да какие же вы нарядные!

Ай да, мать ваша, рукодельница!
Мы кружились перед бабой Настей, демонстрируя ей красоту наших нарядов. А она, всплескивая руками, выносила нам крашенки и свои знаменитые маковые бублики. Такие бублики не мог повторить никто, да и рецептом баба Настя с деревенскими хозяйками не делилась.

А баба Настя доставала тем временем кошелёк, вынимала деньги.
— Держи, Наталка, как самая старшая, — и она протягивала мне три рубля, а сёстрам по рублику. – Бегите, мои цыплятки, торопитесь. Славьте Христа.

И «цыплятки» торопились – поспешали.
К бабушке, к семье отцова брата – это в первую очередь. По своим, как батя напутствовал.
А уж потом заходили во все дворы. В это утро в каждом доме двери настежь. Злобные сторожевые псы заперты в сараях, иди – не бойся!

И вдруг, пробегая мимо дома Кондратьихи, мы услышали отборную брань. Оказалось, что жадную бабу, которая накануне заявила, что не собирается кормить всяких попрошаек, а поедет в город, в гости к дочери, мужики решили проучить. И ранним утром подпёрли её ворота огромным бревном. Сначала баба сулила все кары небесные тем, кто это сделал. Потом билась в ворота. Но ближе к вечеру ослабла и изредка от досады выла.

А деревня тем временем превращалась в большой муравейник.
Ближе к 12 утра дети, уже убегавшись по деревне вдоль и поперёк, возвращались домой.
И тут начинали свой ход взрослые.
— Христос Воскрес! – кричал с порога дядька Шурей, троекратно целуя мою мать.
— Воистину воскрес! – отвечала маменька, поглядывая на хмурящегося отца.

— Воскрес, воскрес, — отзывался батя. – Твоя-то где?
— Любка? Да следом бежит, — говорил дядька Шурик и потирал руки. – Ну что, разговеться пора! Долго в пороге держать будешь?

Небольшое отступление про Шурика с Любой.
Дядька Шурик мелкий, лысый и юркий, как сперматозоид, был женат на Любане. Люба была намного выше мужа и мощнее по всем позициям.

Когда у них родился первый ребёнок, Шурик радовался:
— Всё, как у людей! Сначала нянька, потом лялька. А няньку Светланкой назовём.
Лялька себя не заставила долго ждать, и точно на следующий год у Кротовых появился Ванька. Потом Зинка. Потом Мишка. Потом Алёнка.

— Девочка, мальчик, девочка, мальчик, девочка! — привычно пересчитал своих отпрысков Шурик, когда семейство вошло в наш двор вместе со своей мамкой… Положил руку жене на плечо и произнёс:
— Ещё одного мальчика для ровного счёта и всё!
Люба спокойно скинула руку мужа, строго посмотрела в глаза и коротко рявкнула: — Яйца оторву.

Не знаю, выполнила она свою угрозу или супругам удалось мирно договориться, но появление новых детей у Кротовых с того памятного момента остановилось.

И вот взрослые начинали разговляться. При этом они, почти не отличались от детей! Спорили, кричали до хрипоты, выясняя чьё яйцо (пардон) крепче:
— Вовка, сукин сын! Ты чего боком бьёшь?
— А ты не юли! Зажал всей лапой яйцо, хрен пробьешь!

Поясню по ходу… Каждый приходящий приносил с собой крашенку. И взрослые начинали биться. Нужно было стукнуть крашенку соседа и, если удавалась нанести урон, пробить скорлупу, битое яйцо доставалось выигравшему. Иногда, если повезёт, можно было придти в гости с одним яйцом, а уйти, прихватив с собой больше десятка битых.

Пока взрослые развлекались, главное для меня – вовремя смыться. Мы, конечно, удирали с сёстрами на улицу и вволю носились по деревне с другими детьми. Но бывали моменты, когда нужно было забежать домой, ну очень нужно, учитывая количество сожранных яиц и выпитого лимонада.

Я старалась не попасться на глаза матери. Иначе меня ждало:
a)«Наташка, помой посуду».

Или:
b)«Наташка, насыпь курам и дай воды свиньям». Или ( самое печальное):
c)«Наташка, неси баян».
Батя умел петь только одну песню – «Сулико». А может я, прикидываясь идиоткой, говорила, что умею играть только эту песню, не помню.
Я растягивала меха и по двору неслось:
— Я могилу милой искал…

Спев песню про могилу раз десять, батя успокаивался. И, пока гости чокались, я тикала на улицу.

Там было самое интересное. Мы катали яйца по траве, выясняя в честном споре, чьё дальше укатится. Бились крашенками, менялись, скупали в местном магазинчике лимонад на деньги, которые получили от взрослых. Да мало ли чем могла развлечься детвора в наше время. Ещё и за мелкими сёстрами-братьями успевали приглядывать.

Солнце закатывалось вдоль улицы. Темнело.
Кротова Светка, пересчитав вверенный ей выводок братьев и сестёр, и собрав их в кучу, отправилась домой.
Маленькая Верочка, притомившись, дремала на лавочке у дома Ольги Романовны. Танюшка канючила и просилась домой.

А мы играли в «вышибалы». Из моей команды не выбитой осталась я одна. Команда противника, заколебавшись метать мяч в одинокую цель, применила непозволительную хитрость.
— Смотри, Верка домой пошла, — крикнул кто-то, я обернулась, и мяч прилетел мне в глаз.
Всё, теперь точно пора домой.

На крыльце дома сидел совершенно «упразднованный» батя. Он жал на кнопки баяна, пытаясь извлечь звуки.
— О, Наталка, давай «Сулико», на посошок!

Я вздохнула – спорить бесполезно. Села рядом, осторожно развернула баян.
— Я могилу милой копал,
Но её копать нелегко.
Долго я метался и страдал,
Но зато зарыл глубоко! — пел на свой лад почти шёпотом батя.
— Наташка, ты мне друг или нет? Скажи, куда эта кобра чемергес спрятала?
— Пап, утром выдаст, похмелишься. Иди спать, — отвечала я.

Батя согласно кивал головой, прикладывал палец к губам, мол, не выдавай, и отправлялся спать.

Какой сегодня был длинный день! Сколько всего интересного увидела, услышала! А то что фингал под глазом – ерунда. Я ж успела за него три поставить. Завтра в школе увидим, чей глаз краше.

Я засыпала и мне чудилось, как лаю собак вторит, подвывая, Кондратьиха.
Утром мужики пойдут на работу, освободят. В эту пасху ни одна Кондратьиха не пострадала.

Потом неделю деревня будет доедать то, что было приготовлено к празднику и долго лечить чешущихся детей от диатеза. Будет месяц переваривать праздничные события, вспоминая, как закрыли Кондратьиху, как Шурей пытался на спор сожрать хрустальную рюмку, да его опередил дядька Андрей. Прямо вот так вял и с хрустом съел совершенно новую хрустальную рюмку. Да много чего случалось за один такой длинный день.
В светлое Христово воскресение.

Наталья Каблукова