Часики на божничке

Людочка очень любила выходные. Могут сказать: «Ха! Умная нашлась! Кто же не любит, когда на работу идти не надо?!» Так, в семь лет на работу никто и не ходит. А Людочке тогда как раз седьмой годик шёл. Далеко, правда, ещё до дня рождения – половинку лета подождать и потом ещё до снега. Но девочка уверенно говорила всем, что ей семь, и скоро в школу.

«Ну, почти же уже»- думала про себя.

В садик она тоже не ходила, потому что была ребёнком деревенским и домашним. И опекала её своей любовью, не меньшей, чем весь большой мир, бабушка-бабуля. Присядет бабушка у печки от забот отдохнуть, положит руки на колени. Внучка уткнётся личиком в её тёплые ладони, а они счастьем пахнут. И нет сразу ни пыльных, громыхающих машин на дороге рядом с домом, ни грозы над огородом. Так и плыла Людочка день за днём в лодочке из бабушкиных ладоней.

Но все другие дни никак не могли сравниться с любимыми субботой и воскресеньем, потому что в выходные вместе с бабулей дома были папа и мама. И счастье становилось совершенно полным. В воскресный день в комнате почему-то всегда светлее. Даже если облака в окошках, всё равно светлее, чем в простые дни.

Светило солнышко у Людочки – прямо во всё сердечко. Домашние дела вокруг происходили. Они такие хорошие, как зёрна в спелом початке – одно к одному, и все на радость. Папа сгребал с кроватей подушки, одеяла, перины и выносил на улицу. Там усердно дубасил их палкой-выбивалкой, а потом раскладывал по всей ограде прожариться на солнцепёке и пообдуться тёплым ветерком. А мама мыла полы.

Вымоет половину комнаты, застелет чистыми дорожками и говорит Людочке: «Прыгай, доча, на сухое». Люда с диванчика, на котором пережидала – прыг на дорожки, как зайчонок с островка на островок во время половодья. И весело им с мамой от этого.

И блины в выходные у бабули какие-то особенные получались. Как обычно, вроде бы, пекла и маслом тем же щедро смазывала, а они особенные выходили – улыбчивые. Смотрели на людей и улыбались лоснящимися круглыми личиками.

Венец всему – баня. Вот дар-то божий! И сколько в ней чудес разных происходило – только удивляться.

— Готова баня,- говорил папа и первым уходил париться. Через час возвращался с красным лицом и простынёй на плечах. Пил из большущей кружки бабушкин холодный квас, который срывает крышки с банок, и приговаривал: «Ох, и пар! Ох, и пар! Уши в трубочку сворачивает!» И Людочка с тревогой рассматривала, как же это у папы ушки трубочками стали. Неправильные какие-то чудеса. Но потом успокаивалась, потому что видела перед собой очень даже плоские уши, а вовсе никакие не трубочки.

Жар наполовину спадал, и наступала мамина очередь париться. И тут уж чудо точно было налицо.

— Ух, лечу!- широко распахивала мама руки после бани.- Десять лет скинула!

— Мамочка, ты у меня самая-самая молодая!- хлопала Людочка в ладошки.- Самая-самая красивая!

Когда же баня остывала до тёплого, шли пускать в тазу с водой жёлтого резинового утёнка бабушка с внучкой. Нахлюпаются, намоются – тогда уже все дома в сборе. И происходило в этот момент самое главное чудесное банное превращение.

— Личико-то как сияет,- любовалась мама дочкой,- как пуговичка золотая.

Потом сидели они за столом рядышком. В тишине, в домашних белых рубахах, чистые и светлые.

Ночь неслышно ступала по околице. Людочка тёрла кулачками глазки.

— Спать пора,- раздольно потягивался папа,- кончились выходные.

На одной стене – окно, на другой – окно. А между ними в светлом углу божничка висит. Не высоко, не низко, чтобы рукой удобно было дотянуться. Это ящичек такой плоский с застеклённой дверцей. Вещь старая, из потемневшего дерева. За стеклом внутри окладом по краю разноцветные бумажные цветы для украшения. А по центру на задней стенке – икона семейная наследственная, что от матери к дочери всегда переходила. На иконе Бог. Выставил перед собой два сложенных пальца и смотрит на всех внимательно.

— Бог всё видит,- говорила бабуля.- Вот обманешь кого, и живёшь посля дурнем, думашь себе, что не узнат никто. А про тебя уж давно всё ведомо.

В нижний край божнички были вбиты два гвоздика. На них Людины папа и мама вешали свои наручные часы – цепляли за ободок застёжки на ремешке. Вечером повесят, утром снимут.

Во времена Людочкиного детства наручные часы ценились и имелись не у каждого. Это сейчас их разных полно. Хоть дорогу ими выкладывай, на тысячу километров хватит. А тогда – что ты?! Если часы подарят кому, так это очень дорогой был подарок.

Папа часы маме подарил, когда Людочка родилась. Себе раньше, ещё до свадьбы, с первой получки купил. А маму за дочку часиками отблагодарил. Маленькие они совсем, с белым циферблатиком и серенькими стрелочками. Простенькие, но такие маме дорогие.

Так и висели рядышком родительские часы на божничке.

А однажды у маминых часиков стекло отвалилось. Отпало где-то на ходу и потерялось. Мама до слёз расстроилась.

— Эх-х,- вздохнул папа.- Ладно, пусть повисят. Потом в городе в ремонте новое поставим.

В город дороги всё не было и не было. Мама каждый день заводила часики и оставляла на гвоздике. Шло на них время потихонечку.

К Людочке в гости братец двоюродный приехал, Серёжка. Мальчишка городской, сбитый, задиристый, упрямый. Ему было пять лет, и с девчонками он не водился. И вообще, это он не сам приехал, а его родители в деревню сослали. Сестрёнку только и удостоил того, что посопел перед ней молча носом, да и убежал на улицу. Быстренько перезнакомился с деревенскими пацанами и заливался играть на целый день.

— Фу, задавака,- надулась Людочка,- ну, и не надо. Подумаешь!

И продолжила заниматься своими делами. Она делами занималась, а простые дни шли так медленно! Такими длинными были, как, наверное, их улица, которая тянулась через всю деревню. И до выходных ещё – ждать и ждать.

— Бабуля, какой сегодня день?

— Серёдка, Людочка, середа.

— О-ох,- вздыхала девочка,- нескоро до них.

Походила Люда, походила, посмотрела на мамины часики, и вдруг её осенило: «Время же по часикам идёт. Как стрелочки двигаются, так и время идёт. Если я их быстро покручу, то и время быстро убежит, а выходные близко станут».

Бабушка ушла в огород сорняки дёргать, Людочка одна осталась. Посмотрела ещё немножко на мамины часики и решилась. Подтащила под божничку табурет, забралась на него и дотянулась до часиков. Вот они и в руках. И сразу стало страшно – совсем они маленькие, а по ним всё-всё время большое идёт. Что же там внутри спрятано, раз они такие сильные? Тайна…

«Прокручу стрелочки один кружочек,- думала Люда,- и сразу завтра настанет. И всего один денёчек до выходных будет».

Присела на табурете на корточки, осторожно пальчик к стрелочкам поднесла. И прокрутила кружок. По сторонам посмотрела, в окно глянула – как будто бы и не поменялось ничего. То ли сегодня это, то ли завтра уже. Не понятно…

«Надо, наверное, ещё кружочек прокрутить. Тогда уже точно понятно будет, что завтра наступило…»

Снова поднесла пальчик к часикам. Но только чуть двинула им, а одна стрелочка на пальчике и осталась, прилипла.

— Оо-хх…- обомлела девочка от страха.

«Скорее…скорее надо стрелочку назад прилепить…» Ткнула пальчиком со стрелочкой в циферблат, а она наоборот – отлепилась и вниз полетела. И попала как раз в щель между двумя досками.

Всё! В комнате потемнело, табурет вместе с полом закачался под Людочкой. Время в подпол упало!

«Может, время светится под полом…-лихорадочно соображала перепуганная Люда,- и я увижу его там… И как-нибудь достану…»

Она быстренько повесила часики на гвоздик, слезла с табурета и на пол легла. Подставила глазик близко-близко к щели между досками, а оттуда на неё черная темнота уставилась, и затхлостью дохнуло.

Тут щеколда в сенях стукнула. Едва Людочка успела на ножки встать, как бабуля уже в комнату вошла и затащила за собой за руку Серёжку. Братец упирался, исподлобья смотрел. Одна нога у него в крови вся.

— Ты погляди на него!- ругалась бабушка.- Я с огорода иду, а он в калитку ковылят, сорванец непутёвый. Ну-ка, Люда, пусти нас, на тубаретку его усадим.

Внучка сразу в сторонку отшагнула и совсем уже растерялась от всего.

— Ой, матынька моя!- рассмотрела рану на коленке внука бабуля.- Угробил ногу! Где ж глазоньки твои были, что ты саданулся так?! Ладно, сиди терпи…

Она хорошенько вымыла Серёжкину пораненную ногу. Взяла «зелёнку» и так густо назеленила ему коленку, что ребятишкам стало ясно – это никогда не отмоется.

— Всё,- закончила бабушка лечение,- на улицу ни шагу с такой ногой! Дома сиди. Вон, у сестрёнки учись, какая она прилежница, и не хулиганит, как ты.

Серёжка после этих слов ещё больше надулся, а Людочка глаза спрятала, в пол уставилась.

Больше уже до конца дня ничего не случилось. Бабушка с огорода вернулась, потом родители с работы. Поужинали, и до ночи уж недалеко. И никто ничего не заметил.

А утречком-то всё и началось. Мама, как всегда, сняла часики с гвоздика – завести да повесить снова. Посмотрела на циферблат – вот те на! – стрелочка одна всего.

— Это что ж такое?- в недоумении остановилась мама.- А вторая-то стрелка куда делась?

— Чего там у тебя?- подошёл папа.

— Так, вот… стрелка одна почему-то…

— Да, что ж ты?! Говорил же, не носи без стекла!

— А я и не носила вовсе.

— Ай, ну тебя! Ухайдокала часы!- с досадой махнул он рукой и отправился на работу. «Надо стрелку тоже в ремонте сделать»- подумал про себя.

— Сдаётся, тут ещё кое-кого спросить надобно,- сказала бабушка.- Ну-ка, голубы мои, просыпайтесь,- направилась она сначала к кровати, на которой спал Серёжка.

— Ой, ладно, на работу опаздываю,- снова повесила мама часики на гвоздик и убежала следом за папой.

— Вставай-ка, вставай-ка, вставай-ка,- тормошила бабуля внука,- на дворе светлым-светло.

Мальчишка упрямился, недовольно бурчал, отталкивал её руки. Но всё же проснулся. А Людочка давно не спала. Лежала тихо и слушала разговор взрослых. Ой, как ей было стыдно! И за то, что папа маму из-за неё ругал. И за то, что мама расстроится, когда всё про неё узнает. Что она такая прилежная, а так могла сделать. Очень мама расстроится.

— Иди-ка и ты ко мне,- позвала её бабушка.- Давайте, встаньте рядышком и в глаза мне смотрите. И сознавайтесь, кто вчерась часы с божнички сымал. Ты брал?- заглянула в глаза Серёжке.

— Не брал я ничего,- посмотрел тот в ответ круглыми зелёными глазами и насупился.

— Правду мне говори!

— Не нужны мне ваши часы!- повернулся он боком.- Я домой хочу!

А Людочка глазки поднять не могла, смотрела и смотрела на дорожку под ногами. Щёчки у неё красными сделались, как спелые помидорки. Бабушка заметила.

— А ты не брала, внучка?- спросила.

И Люда в ответ чуть-чуть, едва заметно, отрицательно повела головой. Словно не сама она, а кто-то невидимый без разрешения немножко покачал её голову.

— Ну, коли так, отстану от вас,- прищурила глаза бабуля,- дальше бегайте-гуляйте. Но ежели у нас тут кто обманом решил заняться, пущай знает, что часики-то мамкины, вон, на божничке висят. И Бог её время, как вожжи, в руках дёржит. За враньё чужое будет он у мамы время забирать, а взамен напускать хвори разные. Ну, гуляйте теперь.

Серёжка и правда скоро на улицу убежал, а Людочка места себе не находила. На лавочку присядет – плохо ей. На крыльцо выйдет – обратно в дом зайти хочется. С кошкой их ласковой решила поиграть, но та вдруг коготки показала и ушла от неё по своим делам. Даже кукла любимая весь день никак не убаюкивалась и почему-то плакала и плакала.

А вечером ни бабушка, ни мама, ни папа – никто про часики ни слова.

«Неужели, они забыли?- с замирающим сердечком ждала Люда, что сейчас её снова спросят про стрелочку.- Почему же они не спрашивают? Обязательно признаюсь во всём, чтобы Бог у мамочки время не забирал. Подожду ещё немного… до завтра всего подожду, и обязательно всё расскажу».

Наступило завтра. И это уже была пятница.

«Вот, и так один денёчек до выходных остался,- продолжала переживать Людочка.- Если бы я стрелочки не крутила, то и время бы в подпол не упало, а просто бы быстренько прошло. А Серёжка всё по улице бегает, и зелёнка у него на коленке уже стёрлась. Конечно! Ему же не надо признаваться, что он сломал часики. И мама его не расстроится, оттого что он плохой, а не хороший».

У Люды было славное место для прогулок. Под их огородом зеленели просторные полянки с её любимыми цветочками. А за полянками бежала тоже любимая речка-невеличка Марушка. Так там хорошо гулялось, что и не надо места лучше.

«Пойду сейчас под огороды,- решила Людочка,- нарву красивых цветочков. Подарю моей любимой мамочке и расскажу всё».

Пришла на полянки, а цветочки словно и не рады ей. Васильки синие носики наморщили, отвернулись. Колокольчики бутончики сжали, молчат. А ромашки-подружки вообще подевались куда-то. И здесь всё плохо – покатились слёзки по щёчкам.

Подошла к Марушке. Течёт вода в реченьке, неглубокая, быстрая. А напротив их огорода под тальником тонким омуток воду крутит. Папа остерегал всегда: «Сюда не лезь, глубина здесь, ямка». Посмотрела Люда на омут, а у него глаза круглые, зелёные, как у братца Серёжки. Хмуро глядит, насупился.

— Омуточек мой хороший,- совсем расплакалась девочка,- не смотри на меня такими ругливыми глазками. Я всю правду мамочке расскажу. Подожду ещё немножко, а завтра всю правду расскажу. И Бог перестанет у мамочки время забирать.

И отправилась домой, всхлипывая, без цветочков. По дороге почувствовала, что морозец колючий по ней бегает. Раз пробежал, да другой, а потом перестал. Зато очень жарко стало.

Вернулась. По ограде походила, в комнате куклу понянчила. Папа с работы вернулся, из подполья банку с квасом достал.

— Ух, резкий!- выпил целую большую кружку.- Холодненький! Чего такая невесёлая, дочка? Пятница сегодня! Завтра твои любимые выходные настанут. Погоди, щас я к соседям схожу быстренько и вернусь. Поиграем с тобой.

Ушёл. И мамы ещё с работы нет. И бабушка в огороде где-то. А Людочке совсем уже жарко-прежарко.

«Когда папе после бани жарко,- сообразила она,- он же квасом остывает. Надо и мне квасу попить».

Папа крышку неплотно закрыл. Люда уселась на табурет, открыла банку, наклонила и принялась через край квас пить. А он холодный, даже зубки заломило.

«Надо побольше выпить, чтобы сильнее остыть,- и глотала, глотала, пока горлышко не замёрзло.- Всё, теперь хватит».

Тут бабушка вошла.

— Ты чего ж краснючая вся?- сразу спросила и положила внучке на лоб ладонь.- Эх ты, да к тебе жар пристал. Ну-ка быстро в постель раздевайся.

Сама давай покрывало с кровати снимать и подушки поправлять с одеялом. Потом банку с квасом на столе увидела открытую.

— Это ты что же, квас холодный дула?

— Я чтобы остыть, бабуля.

— Ох-ох, додумалась… и я ротозейка…

И всё. Будто бы это не пятница пришла, а сразу понедельник наступил. Бабушка с хмурым лицом какую-то траву заваривает. Мама с работы вернулась – за голову схватилась. Папа за банку с квасом нагоняй получил.

Дали Людочке горькую таблетку, напоили каким-то горьким чаем, и она уснула. Проспала всю ночь, а утром оказалось, что и горлышко у неё заболело. Словно ей картошинка кругленькая, которую в костре испекли, прямо горячая дальше язычка закатилась и жжёт сильно. Голосок охрип, а жар так ещё сильнее стал.

Папа на мотоцикле тётеньку-врача привёз. Она Люду послушала, горлышко посмотрела и сказала: «Ангина». Выписала рецепты, разъяснила, как лечить, и папа увёз её обратно.

Вокруг Людочки все хлопочут, делают, что врач прописал. Даже Серёжка подошёл, протянул шоколадную конфету и буркнул: «На». Только ей вовсе не хотелось конфет. И от блинов бы бабулиных тоже отказалась, если бы она их напекла. Но никто ничего и не пёк. Все ходили с грустными лицами. И в доме светлее не стало, чем в простые дни. Отменились её любимые выходные.

К вечеру голосок у Люды ещё больше охрип, а жар только чуть отступил.

«А вдруг я совсем говорить перестану…- думала она, когда дело подходило к ночи.- Ой, а вдруг умру потом… Вдруг завтра я уже не смогу мамочке правду рассказать, и Бог у неё всё время заберёт…»

— Мама,- позвала Людочка тихо и хрипленько. И зажмурилась.

— Что, моя хорошая?- тут же подошла мама.

— Я хочу тебе правду рассказать, про часики,- сказала, а сама глазки от стыда открыть не может.

— Ну, так и скажи, если хочешь,- погладила мама дочку по потемневшим от пота волосикам и присела на край кровати.

— Это я стрелочку сломала, а не Серёжка,- выдохнула и замерла. Только сердечко бегом тук-тук-тук…

— Да, ты девочка моя,- покачала головой и чуть сама не расплакалась мама,- томилась столько. И призналась бы сразу. Боялась?

— Я сначала боялась, что ты расстроишься, что я плохая у тебя, а не хорошая. А потом ещё забоялась, что сначала обманула.

— Всё-всё-всё, не надо больше бояться. Всё плохое уберём, всё плохое отведём. А ты у меня самая-самая хорошая.

— Мамочка, а Бог больше не будет у тебя время забирать за мой обман?

— Время забирать? Да что ты?! Мне за такую золотую доченьку Бог больше добавит времени, чем забрал. А папа новые стрелочки потом на часиках сделает. И голосок у тебя скоро-скоро звонче прежнего станет. Послушай-ка, я тебе песенку спою.

И запела тихо:

Дон-дон, тили-дон,
За окошком бродит сон.
К нам скорее заходи,
Люду сладко усыпи.
Скоро ноченька пройдёт,
Красно солнышко взойдёт.
Сад весенний расцветёт,
Вольна пташка запоёт…

И снились Людочке мамины часики с новыми стрелочками на божничке. И папины рядышком. А ещё приснилось, как улыбаются ей любимые цветочки на полянках под огородами, на берегу речки-невелички Марушки.

Владимир Левченко