Семен Митрич

В детстве мы все боялись сухопарого старика, проживающего в нашей деревне, звали его Семен Митрич. Вернее боялись не его самого, а его прокуренных, ядовито желтых усов, и такого же желтого от дыма, пальца. Злостный курильщик был дед, по всем признакам. Про этот палец в деревне легенды слагали. Мол, бабку свою по лбу постоянно «долбит» им, уму разуму учит. Не знаю, может и есть в этом, какой- то скрытый смысл. Многие в деревне, таким методом воспитания пользовались. Но, такого крепкого, заскорузлого пальца не было ни у кого.

Рассказывают, крутым нравом обладал старик. В семье Овчинниковых, очень почитались мужчины. Особенно глава семейства. Ребятишек много было. Сварит, мол, бабка щи, выльет весь чугунок в большую миску, ложки разложит, хлеб нарежет. Усядутся все за стол и поедают глазами похлебку. А дед умышленно, долго умывается, вытирается, причесывает свои легендарные усы, потом степенно садится за стол. Берет ложку в руки, всех, как орел, взглядом обведет.

Не дай Бог, кто на трапезу не поспел. Вся семья будет сидеть ждать. Опоздавший, обычно, от деда по лбу ложкой «схлопатывал». А так же тот, кто вперед в миску залезет. Ложкой в лоб и напоминание – «Вперед батьки в пекло не суйся». Когда все усядутся, успокоятся в полной тишине, дед важно зачерпывал похлебку, громко «швыркая» втягивал содержимое ложки в рот.

С удовольствием проглатывал. И тут, словно по команде, ложки домочадцев оказывались в миске. Ели торопливо. Попробуй «завальяжничай» и голодным останешься. Бабка в общей трапезе не участвовала. Она ела после всех.

Дед, после каждого приема пищи, долго чаевничал. Выпьет кружку, постучит по крану самовара пальцем, мол, налей старуха. Она и цедила ему кружку за кружкой. Потом, дед отваливался от стола, садился на лавке у окна и доставал кисет с табаком — самосадом. Брал щепотку и клал за губу. Когда табачинки размокнут, долго переваливал их во рту, высасывая горечь. Выплюнув серо-зеленый «жмяк» в услужливо поднесенное бабкой ведро, приступал к еще одному ритуалу — закуривал свою трубку — носогрейку.

Он ее так называл, уж больно короткий у нее был мундштук. «Зимой в лесу с такой трубкой хорошо. Зажег, всунул в рот и не майся. И рот закрыт и нос не мерзнет. Да и летом тоже -дым от гнуса спасает, то ведь эта зараза, все глаза вышибет,жалят немилосердно» — часто шутил дед. Дым изо рта дед выпускал исключительно кольцами. Причем каждое кольцо, сопровождал взглядом, до тех пор, пока то, не растает в воздухе.

Одевался дед тоже оригинально. Неизменно серые холщовые штаны, заправленные в сапоги, поверх телогрейки овчинная жилетка. Шапка – ушанка, сдвинутая на затылок, каждое ухо у которой, было скручено «рулетиком». Часто уши распрямлялись и болтались по сторонам. Любил дед париться в бане. Шапка у него, для этого случая, была лисья. Облезшая, от частых водных процедур. Но все равно рыжая. Она очень гармонировала с внешностью деда. Баня стояла на пригорке. Попарится дед, попарится и в снег.

Прямо, так как есть, нагишом и в шапке — в сугроб на виду у всей деревни. И тут бабка ему прислуживала. И спинку потрет, и веничком похлопает и голову сполоснет. Все удивлялись такому положению вещей. В деревне не могли понять, что за причина, такого полнейшего самоотречения женщины. Сходились на версиях или любит сильно или боится.

«Зашугал» видно бедную. Так бы и продолжалась идиллия дедовой счастливой жизни, да ни с того ни с сего супруга его представилась. Недолго дед «холостяковал». Новая жена видимо еще более крутым нравом, чем у деда, обладала. Теперь она верховодила в доме. Свои порядки устраивала. Дед теперь у нее на побегушках был. Чем вводил в изумление сельчан.

«Вот и пойми этих мужиков — говорили в деревне бабки — чуть не так что сделаешь, дашь слабину, взгромоздятся и ехать будут без зазрения совести всю жизнь, пока «вусмерть» не заездят. Вот как с ними надо…». Хоть и берёг и лелеял свою новую супругу дед, но и она ушла раньше его. Свою неуемную любовь дед переместил на внука Николая.

Уж он то, деду, за свою родную бабку, сам того не зная, по полной программе отомстил. Дед просто души не чаял во внуке, все его прихоти выполнял. Любую, какую захочет тот. Захочет внук, коня изобразит, на горбушке его по дому возит. Даже овес из шапки ел по серьезному, и на привязи часами стоял «взнузданный». Причем делал это исключительно по своей воле. Внука всячески от наказаний оберегал.

Сын деда Семена, Иван, был недоволен таким воспитанием своего сына. Но перечить отцу не мог. И Николай, в тайне от деда, часто получал взбучки. Особенно доставалось ребенку, тогда, когда защитника, в лице деда, дома не было. Иван всеми правдами и неправдами хотел выбить из сына избалованность. И в углу ему пришлось постоять и ремень по попе ходил не раз.

Отец Николая так вжился в роль «плохого следователя», что уже и естественные желания сына, принимал за чистой монеты-каприз. Закончился такой невероятно неграмотный подход к воспитанию в одночасье. Как- то после ужина, отец залег на кровать с томиком «Даурии» в руках. Сын крутился рядом.

Задавал вопрос за вопросом, чем основательно разозлил отца. Чтобы отвязаться от назойливого отпрыска, тот ничего не придумал лучше, просто взял и хлопнул сына по голове книжкой. Как ему показалось, вроде бы не сильно. Но тот упал на пол и в течении нескольких минут не подавал никаких признаков жизни.

Спас его тот же дед Семен, который в этот момент зашел в дом. Взял его на руки сильно сильно встряхнул и заплакал горькими слезами, запричитал над ним. Искреняя любовь сделала свое дело. Мальчишка открыл глаза, обвил руками шею старика и прошептал: » Не плачь деда, я живой». Еще несколько дней ребенка штормило,заносило при ходьбе, но потом вроде бы все прошло. Только в зрелом возрасте, эта травма дала о себе знать. Но об этом другой рассказ

Овчинникова Татьяна