Босоногое детство мое. По волнам моей памяти.

Тихо время прошло, я всё больше седею, но острее прошедшие вспомнятся дни. Ничего не прошу, ни о чём не жалею, за оставшийся миг, может что то успею, может что то пойму, из того что уже позади.

Лучшие клипы про  детство

Босоногое детство мое. По волнам моей памяти

Личность

Село-то у них маленькое было. А потому все здесь друг друга знали. И все деда Терёху любили. Ага, значит… Но я – сначала про село. Стояло оно в самом центре России, матушки нашей, прижавшись одним боком к лесу. А лицом, стало быть, на поле выходило. Прямо хоть кино снимай, так красиво!

Поле просторное, ровное, летом белыми и синими разводами ромашек и васильков украшенное, а зимой на стол, застеленный белой скатертью, похожее. А лес какой был у них замечательный! Светлый, чистенький, будто для жизни людей сделанный. А там грибы да ягоды каждый год и от души.

И из самой глубины красоты этой речка вилась, ясная, глазастая, всегда прохладная, хоть и мелкая совсем. Вилась она, вилась, обегаю аккуратненько так деревья и пригорки, и выбегала прямо на поле, миновав которое, спешила дальше куда-то, чтобы и другим людям на её зелёных берегах хорошо жилось. И на самом берегу, на краю села, стоял дом Терёхин.

Не дом даже, а избушечка такая маленькая, к речке лицом повёрнутая. И жил там Терёха всегда. И всегда – один. Вместе с Собакой. Собака была собакой, большой, чёрной и лохматой, и звали её Собака. Дед Терёха никогда её не ласкал, но и не обижал, правда. Жила Собака у него во дворе без привязи. Так просто по двору ходила и любого во двор тот впустить могла: шла навстречу пришедшему, понурив голову и чуть повиливая хвостом.

Останавливалась в шаге от человека, в глаза ему заглядывала и снова уходила к крыльцу, где у неё гнездо было. Если дед Терёха уходил со двора, то она его провожала до калитки, долго стояла возле, а потом вновь в гнездо возвращалась, чтобы выйти навстречу человеку, когда он вернётся. А Терёху любили в селе – за всё. За то, например, что в день, когда он получал пенсию, сидел на крыльце долго и деньги по кучкам раскладывал.

Одну, большую, чтобы дочери в город отправить (дочь его, кстати, никто никогда не видел: про неё сам Терёха просто говорил). Вторую, маленькую, – на хлеб, на весь месяц, чтоб до следующей пенсии хватило. А третью, среднюю, – «на пропой и табак». Так-то он не пил, но раз в месяц напивался, сразу ликвидируя «среднюю» кучку, чтобы уж потом она его от жизни не отвлекала.

После процедуры «сортировки» бюджета дед шёл в центр. Сначала заходил на почту, где отправлял по выученному наизусть адресу дочерние деньги. Потом же шёл в «сельский маг», как он сам его называл, где покупал три бутылки водки, папирос, прямо много сразу, чтобы «надольше хватило», хлеба и «консерву какую-нибудь скусную». Всё. После этого возвращался домой.

Половину консервной банки, вскрытой ножом прямо на крыльце, отдавал Собаке, а с оставшейся половиной шёл в дом, откуда уже не появлялся двое суток. После свершённого ритуала дед жил дальше обычной жизнью. В лес за грибами и ягодами ходил, рыбачил и рыбу солил, пряча засоленную в погребе, вырытом за избушкой.

И – начинал ходить по дворам. Что, думаете, побираться? Никогда! Это работа у деда Терёхи такая была. В деревне ведь, как известно, всегда дело по хозяйству найдётся. Вот Терёха такую работу и исполнял. Кому дров колол, кому крышу перестелить помог, с кем вместе косить на поле отправлялся. И окна стеклил, и печи, если надо, перекладывал.

Чего только не умел дед Терёха! И делал всё добросовестно и по-хозяйски, как для себя, одним словом. За это хозяева и кормили его. Но водки даже не предлагали, потому что знали, что он «этот месяц норму свою выпил» и непременно откажется. А вечером, если не холодно и дождя нет, к Терёхе во двор обязательно кто-нибудь заглядывал. Дед усаживался с гостем на крыльце.

Собака подходила и ложилась рядом, так, чтобы одним боком к Терёхиным ногам прижиматься, и старик начинал философствовать, либо говорить о политике, в которой был большим специалистом, ибо старенький репродуктор у него в доме никогда не выключался, даже если хозяин уходил «в село». – От я, знаешь чо, думаю? – риторически обращался он к собеседнику, предварительно закурив.

И вне зависимости от того, отвечали ему или нет, продолжал: – Царь наш, батюшка, ну, президент страны нашей, – умный, всё ж таки, мужик. Он ить не зря ни с кем шибко и не дружит и близко никого к себе не подпускает. Это чтобы сердцем не прикипать. Ни к кому. Незачем это. Чижало с людями жить и ими править. Тут ведь оно как? Или ты с людями, или – во главе.

По-другому не бывает. А когда хошь так, чтобы и так оно, и эдак, – не будет толку. Люди, когда от тебя близко, то все морщиночки твои, все волоски седые видят. За это и не прощают. От видит человек, что ты такой же, как он, и обидно ему делается, что это ты над всеми, а не он. И начинает в тебе червоточинку искать: то «зря присоединил», то «зря вмешался», то просто в носе у тебя не кругло.

А если бы «не присоединил» да «не вмешался», то всё равно – «не кругло». Я вот почему никому про дочь не рассказываю? Есть она и есть. И пусть будет. Своя у неё жизня. Особая. Как у каждого человека – особая. И нечего в эту жизню чужие носы совать. А? Чего сказал? Свой нос почему не сую? Так ить и мой для неё – чужой. Всуну и, как все люди, захочу, чтобы она по-моему жила, потому что так – «правильно».

А кто ж, кроме Бога знает, как правильно. Вот есть она у меня, и мне от этого тёпло, как под солнышком. А близко если к Солнцу придвинуться, так сгоришь. Или самоё Солнце это потушить захочешь, чтобы тебе не так жарко от него было… … Когда однажды, уже в самом конце лета, ночью у деда Терёхи сгорела хата (кто его знает, от чего!

Так вот: пришло, видно, время, и она сгорела), наутро первым к нему на бывший двор пришёл сосед Кондратьев, двор которого был ближе других к дому деда Терёхи. Сидит старик прямо посреди пожарища, а Собака опять рядом с ним пристроилась и тоже спокойно так по сторонам смотрит. Подошёл Кондратьев, поздоровался, почесал в затылке и спрашивает:

– Ну, и как теперь жить будешь? К дочери поедешь?.. Дед неспешно прикурил от тлевшей ещё головешки, после пожара остывающей, затянулся едким дымом несколько раз, только потом ответил: – Мне-то чего? Я не пропаду!.. Меня вот Гондурас беспокоит. Опять они в огне там…

Автор : Олег Букач