Великий Устюг. Вотчина Деда Мороза. Зимняя сказка.
Да разве корни ты отрубишь, там всё росло тебя любя…
Гимн Великого Устюга
Великий город над рекой,
Ты будешь вечно молодой.
И твой любимый дивный вид,
Прокопий Праведный хранит.
Звонят, звонят колокола,
И даль далеко далека.
Ее мы знаем наизусть,
А имя ей святая Русь.
Великий Устюг ты город русский.
Благословенна твоя земля.
Великий Устюг -ты город русский.
И мы с тобою одна семья.
Ты силой неба окрылен,
Навек не будешь покорен.
Сынов отважных имена,
Мы не забудем никогда.
Ты город-воин, ты творец,
Ты слава наша и венец.
Как дорога нам жизнь твоя,
И дорога твоя судьба.
Великий Устюг ты город русский,
Благословенна твоя земля.
Великий Устюг ты город русский.
И мы с тобою одна семья.
Я вижу солнечный твой взгляд,
И храмов радостный парад.
И лик твой в зеркале рябин,
Его навек мы сберегли.
Встает над городом заря,
Как золотятся купола.
И сердце бьется все сильней,
Нет лучше Родины моей.
Великий Устюг ты город русский,
Благословенна твоя земля.
Великий Устюг ты город русский.
И мы с тобою одна семья.
Видеоклипы студии «LINK» собравшие миллионы просмотров
Вспоминая деда
Прошло более пятидесяти лет как не стало моего деда, добрейшего человека, простого русского крестьянина. Ковалёв Парфён Семёнович прожил, всего то, шестьдесят шесть. Родился 21 февраля 1904г. Умер 10 июня 1970г. Впервые в жизни попал в больницу с диагнозом бронхит, а через неделю умер, по заключению врачей, от рака. Время не стоит на месте — и с каждым годом всё меньше и меньше остаётся людей, знавших его.
Конечно, имя деда не останется в анналах истории, но те, кто прочтёт эти строки, возможно, внимательнее присмотрятся к окружающим и увидят, что живут ещё рядом с нами простые люди, предназначение которых, — жить по совести и сеять вокруг себя добро. О молодых годах своей жизни дед рассказывал неохотно. — А что рассказывать, ни чего особенного, ни чего примечательного, — как у всех, — женился, вырастил двух сыновей, дочь и работал.
Особая страница его биографии — война. Она выпала на середину его жизни. На фронт дед попал в 1942 году в самое пекло, в Сталинград, и закончил войну в Берлине. Видимо бог его оберегал, так как за всю войну он не получил ни единого ранения, хотя повидал крови он не мало. Был случай, когда от их батареи осталось двое, и они сдерживали атаки немцев на своём участке обороны до прибытия подкрепления.
Ещё был случай, когда при мощном артиллерийском обстреле при поддержке немецкой бомбардировочной авиации, все укрылись в блиндаже, а дед несколько замешкался, и в момент, когда он подбегал к укрытию, блиндаж накрыла мощная авиабомба — погибли все. За честный воинский труд дед был награждён двумя орденами Славы, орденом Красной Звезды; медалями За отвагу, За оборону Сталинграда, За взятие Варшавы, За взятие Будапешта, За взятие Берлина.
Дед был всегда опрятно одет, гладко выбрит, ухожен, — выглядел моложаво. И когда его, сорокаоднолетнего мужика, пришедшего с фронта, двухлетняя внучка, родившаяся в его отсутствие, принародно назвала дедом, это так контрастировало с его внешним видом, что с тех пор все, и мал и стар, стали называть его дедом. Дед был самым авторитетным жителем деревни.
Решение любого спора дед вершил по- справедливости. Всякий, обратившийся к деду по любому вопросу, получал дельный совет. Его образование — два класса церковно-приходской школы. Но всю свою жизнь он стремился познать новое и приобретённые знания применить на практике. Он был первым газоэлектросварщиком в Мошковском районе.
Он первый колхозный комбайнер и обучил этой профессии с десяток селян. Он первый в деревне завёл мотоцикл «Киевлянин». Затем были: К-125; ИЖ-49; ИЖ-56; М-72. У него первого в деревне появился детекторный приёмник, который он сделал своими руками, первый ламповый приёмник и телевизор. Когда ещё не было электрифицировано село, в доме деда горели «лампочки Ильича» от самодельного ветряка. А сколько его рационализаторских предложений было внедрено при ремонте колхозной сельхозтехники при хроническом дефиците запасных частей.
Дед был отличный портной. Многие жители села и окрестных деревень ходили в полушубках и тулупах, пошитых дедом, зимними вечерами, на своей машине «Зингер». Он не пил, не курил. Будучи дома никогда не сидел без дела. То плёл мордушку для рыбной ловли, то корзинку под грибы. Он очень любил ребятишек и каждому, кто его просил, делал то катулю с трещоткой, то самолёт, то свистульку. Любил он рыбалку, охоту и просто быть в лесу.
Поездки с ним в лес, напилить ли дров или жердей для хоз.нужд, превращались для меня в практические уроки по биологии. Вот лисья нора, а эта нора сурка. Осторожно, здесь могут быть гадюки; в этом дупле живут пчёлы, через месяц можно проверить на счёт мёда. Эту траву можно употреблять в пищу, а эта, с виду аппетитная ягода — ядовитая. В этом колке много смородины, а в соседнем заросли малины, а на этом месте, где мы с тобой находимся, весной будет тетеревиное токовище. Всякую птицу он мог определить как, по внешнему виду, так и по пенью или по полёту.
Очень нравилось мне вместе с дедом пасти скот с крестьянских подворий. Пасли, как в дореволюционной сельской общине, — по очереди. Ещё не встало солнце, бабушка будит меня, хочется спать, но я человек ответственный, ведь мне уже тринадцать. Вскакиваю с постели, быстро съедаю свежеиспечённую баранку с парным молоком и выхожу на улицу.
У ворот меня приветствует, качая головой конь, — Буян, которого полчаса назад привёл с пастбища дед. Бабушка к седлу пристроила сумку с обедом. Наш обед — это то, что обычно брали в поле крестьяне в те времена: полбуханки хлеба, две пол-литровые бутылки молока, две пары яиц, кусок сала и баночка свежевыкачанного мёда.
По всей ширине улицы, подгоняемое дедом, бредёт стадо коров, овец и коз. Я сажусь в седло и пристраиваюсь за стадом. Вышли за околицу. А дальше, лучше Ивана Саввича Никитина не напишешь. «Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается… Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг. С листьев брызнет роса серебристая…
А восток всё горит, разгорается. Птички солнышка ждут, птички песни поют. И стоит себе лес улыбается… Вот и солнце встаёт…» И прав Иван Саввич — лес в момент восхода солнца, ведь точно, улыбается. Животные дружно приступили к пережёвыванию влажной душистой травы, а мы с дедом подошли к небольшой прозрачной речушке, шириной не более двух метров. Дед опускает руку в воду, — и вот уже в его руке трепещется пескарь. Дед объясняет: ещё рано, и премудрые пескари пока не проснулись.
На ночлег эти засони устраиваются в норках под камешками, чтобы какой-нибудь окунь их ненароком не побеспокоил. А вот и Сенькина колдобина, — это омут глубиной около трёх метров. Из-под курча, за проволоку, дед вытаскивает мордушку, в которой сидит большой налим, непонятно каким образом, пролезший в узкую горловину мордушки.
Будет вечером шикарная уха и жарево, которые разнообразят наше небогатое крестьянское меню. Вспоминая деда, незабываемые картины детства, я многое отдал бы за то, чтобы ещё раз, ранним утром по мокрой траве, вместе с дедом прийти к Сенькиной колдобине.
Владислав Ковалев