Воздух детства

Не доезжая километра два до села, Игорь Кондаков вышел из автобуса. Он решил пешочком пройтись по знакомым местам и зайти в село со стороны Бульдожьего увала, чтобы обозреть разом все село. Бульдожьим увал прозвали с незапамятных времен местные жители: если смотреть на него со стороны села, он действительно напоминал лобастую голову бульдога. Игорь поправил рюкзак, висевший за спиной, одной рукой подхватил небольшую дорожную сумку и, опираясь другой на батажок, свернул на тропинку, уводящую вверх на вершину увала. Тропинка, минуя небольшую березовую рощицу, вела в густую еловую заросль, которая зеленой щеткой покрывала широкую впадину, расстилавшуюся почти до самого верха увала.

Еще на подходе к ней Игоря сразу охватило густым смолистым ароматным воздухом, который накопился здесь с утра. За еловой зарослью начиналось открытое скалистое с редкими травянистыми островками пространство. Отсюда открывался великолепный вид на все село сразу.

— Вот моя родина, моя родная деревня, — тихо, с легким волнением произнес Игорь. Остановился, внимательно вглядываясь в улицы и дома открывшегося перед ним села и восстанавливая его в памяти. Село Каракоз, названное по одноименному озеру, большое село дворов на четыреста, начиналось сразу от подножия увала, красиво обтекало склоны невысокой сопки, простиравшейся вдоль берега озера, двумя широкими улицами. Улица Приозерная, на которой находился дом Игоря, протянулась вдоль берега километра на три, другая – Луговая, с другой стороны сопки вдоль небольшой долины реки Кара-Ос.

— Красота-то какая! – не скрывая восторга, прошептал Игорь и начал осторожно спускаться вниз по крутому склону увала. Скоро он уже входил в самое село. Широкая, как проспект, улица Приозерная была обставлена с двух сторон добротными избами, тонувшими в густой зелени черемух, рябин, сирени и ягодных кустарников. Стоял июнь. Самая жаркая и сухая пора в этих краях.

По улице шагал, чуть прихрамывая, красивый, лет двадцати восьми-тридцати, высокий, худощавый, молодой человек. Слабый ветерок шевелил густую шапку слегка кудрявившихся белокурых волос. От всего его вида веяло молодой силой и здоровьем. И только палка, на которую опирался, вносила некоторый диссонанс в его стройную фигуру. Появление Игоря было встречено азартным лаем деревенских собак. Некоторое время они провожали его, забегая вперед и с боков, но, не видя никакой его реакции, отстали.

Шел Игорь неторопливо, оглядывая по ходу знакомые и незнакомые, совсем новые кирпичные дома с затейливыми башенками и удивлялся им. Вот здесь живут старики Шишовы, а в этом доме жил Санька Гусев. Где-то он сейчас? А это кто? Ишь, какие хоромины выстроили! А заборище-то!.. И от кого отгородились, спрашивается? Почти к нему вплотную притулился старенький небольшой, до самых окон вросший в землю, домик Скосаревых. В нем жил Юрка, его дружок. А вот дом Хроминых, другого его дружка Петьки. Как давно это было.… Всех поразбросала жизнь кого куда….

Село в это полуденное время казалось вымершим. Мимо Игоря тяжелой походкой прковылял какой-то старик, пробежали две собаки друг за другом с высунутыми языками, да неподвижно на скамейке сидела бабка, подремывала. Игорь почувствовал острую радость, словно после длительного путешествия по безводной раскаленной пустыне, припал к роднику с чистой холодной водой. Вот и родной дом. Дом большой, рубленый еще дедом Ефимом из старого кондового леса, так же как и в детстве добродушно поглядывал своими окнами с белыми ставенками.

Двенадцать лет не был Игорь в этом доме, но он, казалось, совсем не изменился, только, как будто присел немного, да глубже натянул до самых глаз почти крышу, словно поизносившуюся за долгие годы шляпу. У ворот, на скамейке под густой тенью разросшейся черемухи сидела невысокого росточка, сухонькая, седая старушка за восемьдесят лет и внимательно из-под руки вглядывалась в подходившего Игоря. Мелкие морщинки на ее добродушном лице собирались розетками около глаз и вокруг рта.

Подойдя к ней, Игорь поставил сумку, прислонил к ней батажок и раскинув широко руки в приветствии, с охватившим его радостным волнении, поздоровался: — Здравствуй, бабушка! Иль не признала? — Да разве тебя сразу узнаешь…. А кто ты? – отозвалась старушка. —

Вот те на! Это ж я, баб-мама. Услышав родное « баб-мама», старушка радостно встрепенулась, всплеснула руками и живехонько вскочила со скамейки. — Ах ты, батюшки…, да ведь это никак ты, внучок! Стара уж стала…, ах ты, господи…, — запричитала она. – А я уж и не чаяла тебя дождать, увидеть тебя…, сколь годов уж не был-то?.. Лет десять, поди…. — Двенадцать, баб-мама…, двенадцать.

Они обнялись, расцеловались по русскому обычаю троекратно со щеки на щеку. Старушка припала к его груди и, не сдержав слез, расплакалась. Игорь неловко гладил ее седые волосы, успокаивал: — Ну что ты, баб-мама, что ты?.. Будет плакать, живой же я… что ты. Радоваться надо…. — От радости и плачу, родненький ты мой…, от радости…, — улыбаясь сквозь слезы, отвечала старушка. При этом морщинки у глаз и рта разбежались многочисленными лучиками по всему лицу. Она запустила сухую руку в копну его волос и совсем как в детстве потрепала их. Ее блеклые глаза, влажные от слез, оживленно блестели.

— Весь в отца пошел…, — отстраняясь от Игоря и осматривая его, с гордостью сказала она и, внезапно спохватившись, крепко ухватила его за руку, словно боясь, что он исчезнет, потащила в избу. Игорь подхватил сумку с батажком и вслед за старушкой вошел во двор, а она нет-нет, да и взглядывала на него, словно не веря своим глазам, и приговаривала: — Что ж это я…, пойдем, Игорек…, пойдем, внучек…, пойдем. Двор был устроен на крестьянский лад, как и во всех селах. Стайка для скотины с большим пустующим ныне сеновалом, дровяной сарай, небольшая мастерская, скатанная из подтоварника, в которой отец любил в свободное время возиться с деревом: пилить, строгать, вырезать. В самой глубине двора выглядывала, будто стесняясь, маленьким оконцем, крошечная банька, поставленная отцом вместо старой, развалившейся от времени.

У дровяного сарая промышляли с десяток кур, разгребая лапами слежавшийся мусор, две овцы лежали в тени стайки, вытянув по земле шеи, да у забора щипала траву бело-серая коза. Все это успел ухватить глаз Игоря, пока они пересекали двор. « Все в том же виде, что и было, — отметил про себя Игорь. – только вот козы и овец не было и нет Графа». Граф – это огромный и добродушный сенбернар, любимый его дружок детства.  — Проходи, Игорек, проходи, — тараторила старушка, любовно глядя на внука своими серыми глазками. Миновав темные сени, она распахнула дверь в кухню. Игорь с ощущением некоего благоговения переступил порог своего детства.

Поставил сумку, снял с плеч рюкзак и почувствовал себя как дома. Как будто и не было за плечами прошедших двенадцати лет. Рассеянно обмениваясь с бабушкой первыми вопросами, какие неизбежно возникают перед близкими людьми после долгой разлуки, он в то же время невольно обозревал кухню, стараясь определить произошедшие за это время изменения. Нет, все осталось  так же,  как и двенадцать лет назад. Только вот налево от дверей, у косяка, всегда стоял посошок деда, теперь он отсутствовал.

«Раньше баб-мама никогда его не убирала, и мне не велела трогать, говорила, чтобы дух деда не покидал дом. А теперь убрала почему-то», — удивился Игорь и поставил на его место свой батажок. Кухня была большая. Направо, в углу, стояла деревянная кадка с водой, на крышке ее лежал перевернутый деревянный же ковш с ручкой. У окна, смотрящим во двор, стоял все тот же большой стол, сделанный отцом с резными ножками, вокруг которого стояли венские стулья с гнутыми спинками – бабушкина гордость. За этим столом по вечерам собиралась вся семья, чаевничали и обсуждали дела на завтра.

Даже когда не стало мамы, традиция соблюдалась. Три пестрые дорожки из домотканого полотна, расстеленные на полу, вели к дверям комнат: в одной проживали отец с матерью, в другой бабушка, а третья комната была Игоря. Все было здесь знакомо до мельчайших подробностей и уносило его во времена детства, когда он жил в этом уютном доме. Казалось, сам воздух был пропитан ароматом тех лет. Старушка что-то говорила, говорила, Игорь поддакивал, кивал головой, но до него не доходил смысл ее слов, настолько он мыслями ушел в прошлое. — Чего же это я?.. Вот старая клуша, раскудахталась….

Ты ж поди-ка голоден, а я тут…, — спохватилась старушка. – Соловья баснями не кормят, а я…, о господи…. Пока Игорь приводил себя после дороги в порядок, старушка радостно суетилась, шаркая ногами, гремела заслонкой, закрывавшей печь, посудой. Ухватом вытащила из ее жерла большой чугунок и налила ему в глубокую тарелку горячих, наваристых щей, себе в мелкую тарелку плеснула щей с полповарешки. Поставила на стол тарелку с нарезанной зеленью и солеными огурцами и большую ковригу домашнего хлеба.  

Бабушкины щи Игорь просто обожал, и они стоили целого обеда. Таких вкусных щей никто не умел делать, и старушка гордилась своим искусством. Они уселись за стол, покрытый синей с белыми горошками скатертью. — Ох, и запах! —  восхитился Игорь, с шумом втягивая носом запах щей. – Сто лет уже не едал таких. — Кушай, внучок, на здоровьице…, кушай. Когда еще таких-то щей откушать доведется, — у старушки все лицо светилось от похвалы внука. После обеда они долго калякали, по выражению бабушки, сидя в беседке. Беседка была построена отцом в огороде, выходящим на озеро, на самом берегу под раскидистой березой, где они с матерью любили отдыхать по вечерам.

Это было красивое место. Берег спускался к озеру крутым откосом, а за ним расстилалось во всей красе все озеро. Говорили о разном. Старушка рассказывала внуку, как она жила эти годы: корову продала, когда уже не хватало сил ее содержать, завела вместо нее овец, козу – все какое-никакое, а молочко. Граф, после отъезда Игоря сильно тосковал, а года через три ушел из дома и не вернулся. Ушел умирать, как мыслила старушка. У самой стали побаливать суставы, особенно к непогоде, глаза подводят, и память стала хромать, как она выразилась.

— А так-то, внучок, ничего…, шишлюсь понемногу , — заключила она свой рассказ. – Ты-то как, рассказывай… — Я обо всем тебе писал уже, а нового нет ничего, баб-мама, — сказал Игорь. После окончания института, сразу же уехал в Хабаровск, в Геофизическую экспедицию. С геологическими партиями колесил по таежным просторам и горам Сибири, Дальнего Востока. Два года назад поступил учиться в аспирантуру. Остался еще год учебы. А нынче вот, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло – к тебе удалось приехать.

— Что за несчастье? – обеспокоенно спросила бабушка. — В этот год в поле выехали рано, снег еще в горах не сошел. Вот в одном из маршрутов поскользнулся и кувыркнулся со скалы, благо не высоко было, — посмеиваясь, продолжил Игорь. – Ну и повредил коленный сустав. Операция…, лечение…. После выписки из больницы предоставили коротенький отпуск. У нас, у геологов летом не до отпусков, а тут нет худа без добра – вот к тебе и прикатил… попроведовать, да поклониться родным могилкам. Когда еще такой случай представится? — Это ты правильно решил, внучок, хорошо….

Спасибо тебе! Даст бог тебе здоровья за это, — одобрила старушка. – То-то, я смотрю, ты с палочкой ходишь, хромаешь, а спросить не решалась. — Да пустяки, баб-мама, заживет как на собаке. Какие наши годы… — Да, да, конечно, — покивала седой головкой старушка. – Ты уж береги себя, — и тут же ворчливо попеняла. – Однако выглядишь-то ты не больно… того….

Похудел, в чем и душа держится. А все, небось, учеба твоя довела? До седых волос все учитесь, а когда же жить будете… — Да нормально я выгляжу, чего ты? — Ну да…. А ты что же, Игорек, ай не женат еще? — Нет, баб-мама, не женат. Не успел как-то, да и работа такая, — ответил он и, лукаво глянув на бабушку, спросил. – А что, вдовушек, иль незамужних много ли на селе? — Есть, милок, есть, — подыграв ему, с хитрецой ответила она. – Как им не быть? И вдовушек, и незамужних, и всяких…

— Ну, ну! — Так что, внучок, при желании можно сыскать подходящую жену. — Да ладно, баб-мама, погодим маленько…. Не к спеху, — отмахнулся, посмеиваясь, Игорь. — Оно-то так, конечно…. Тебе, Игорек, виднее, а только я так скажу: одному в твои-то годы тоже негоже. Потом тяжельче будет сыскать-то. Девки уж ныне пошли не те, бесстыжие какие-то… за богатством гонются, — и с огорчением добавила.

– Ничего-то я ровнехонько не понимаю, внучок, в теперешней жизни. Хоть тресни! Все как-то наперекосяк пошло…, не так, как раньше. Иной раз чую, точно вот не я живу, а кто-то другой…. Все перевернулось в жизни-то нашей. Старушка сильно пригорюнилась, высморкалась, и вытерев кончиком фартука заслезившиеся глаза, продолжила: — Устала я что-то, Игорек, видно стара стала, пора и на покой. Хожу вот, как в потемках будто. Жить уже в тягость становится. Отдохнуть бы моим старым косточкам, а смертыньки все нет.

— Ну, что ты, баб-мама! Ты еще у меня ого-го какая! А думы эти гони от себя прочь, — пытался утешить он бабушку. – Ишь ты, о чем завела речь! Я приехал в кои века, а ты умирать собралась. Еще жить, да жить тебе надо, чтобы правнуков дождаться. Зачем же умирать-то? Ты ведь у меня одна, больше-то никого нет. Старушка только махнула рукой и, улыбнувшись сквозь слезы, сказала:

— Известное дело, раньше смерти не помрешь, а только чувствую, что пора, внучок. Как человек перестал что-либо понимать вокруг себя, значит пора и на покой. Чего даром небо-то коптить? Старушка помолчала и вновь заговорила. — Я вот про нынешние порядки соображаю…. Этак, как раскину своим умишком, так ровно даже ничего и не понимаю. В ум не возьму, что к чему….

Раньше-то какой-никакой во всем порядок был, а сейчас? Никакого порядку не стало. Телевизер я совсем не смотрю…, срамота там одна и эта… реклама, а по радио про одни несчастья толкуют, да нас стариков лечат разными аппаратами. Тьфу!.. Кругом ложь, воровство, распутство, озлобление…. А где же власти-то? Почему порядка не наведут? Вот и не пойму, как дальше-то жить….

Разве ж дед твой воевал за такую жизнь? — Да, баб-мама, сплошной бардак в стране…. Это ты верно…, но ты не отчаивайся…. Жить надо наперекор всему, — успокаивал Игорь. – Рано или поздно все наладится, баб-мама. На следующий год я к тебе обязательно приеду. Закончу аспирантуру и после экзаменов закачу к тебе на недельку. А помнишь, как мы хорошо с тобой жили?

– Игорь обнял старушку за худенькие плечи и перевел разговор на другую тему, чтобы отвлечь ее от горестных мыслей. – Я многое из тех лет подзабыл уж…, давай повспоминаем лучше. Старушка тотчас оживилась и они, посмеиваясь, стали с удовольствием вспоминать различные случаи из его детских лет. Бабушка посетовала, сколько ей приходилось отбиваться от жалобщиков, от учителей за его проступки, за озорство, за драки. Слушая ее, Игорь и сам припоминал  подробности своего озорства.

«А помнишь вот это-то?..», «А помнишь то-то?..», «А помнишь, как дед Назар угостил тебя солью?..», – спрашивала баб-мама и тихонько посмеивалась в кулачок, а Игорь громко, заразительно смеялся. Эти воспоминания сейчас мягко ласкали душу, и Игорь с глубоким наслаждением чувствовал теплоту родного дома. Как все это давно было, и было ощущение, будто вчера это все происходило.

За воспоминаниями время пролетело незаметно. На закатном солнце озеро горело расплавленным золотом. — Однако, заболтались мы с тобой, Игорек…. Поди-ка ужинать надо, да и спать, — сказала старушка, поднимаясь со скамейки. – Я постелю тебе в твоей комнате. Поужинали чудесной окрошкой со сметаной, попили чай с малиновым вареньем и, пожелав друг дружке спокойной ночи, разошлись по своим комнатам.

В его «детской» комнате баба-мама все сохранила в том виде, в каком Игорь оставил ее после окончания школы: небольшая книжная полка на стене с его учебниками и книгами, стол у окна со стопкой грамот и дипломов за спортивные достижения, кровать с отломанной ножкой, вместо которой была подложена круглая чурка. Над кроватью, на стене, развешены его завоеванные за призовые места медали, а рядом с ними его боксерские перчатки. На двери наклеена большая афиша зональных соревнований по боксу, на которых он выполнил норматив кандидата в мастера.

Рядом с книжной полкой висела большая цветная фотография класса перед выпускным балом. Игорь выделялся из всех своим ростом, в черном костюме, белой рубашке с каким-то пестрым галстуком. «Ишь ты, фраер, — усмехнулся Игорь. – Вырядился…. А ничего смотрюсь. Где-то вы сейчас друзья-одноклассники? Разлетелись, как птенцы по всем сторонам…»

Он вытянул с полки. В.К.Арсеньев «В дебрях Уссурийского края». Погладил ласково корешки, постоял в задумчивости и поставил на место. Рядом с этой книгой стояли другие – Эрнст Бауэр «Чудеса земли», В.И.Соболевский «Замечательные минералы». С этих книжек все и началось…, они дали ему путеводную нить по жизни. Он на всю жизнь заразился страстью к путешествиям и открытиям и принял твердое решение стать геологом. Совсем уже стемнело.

Не зажигая света, Игорь разделся и юркнул под прохладную простынь. Но сон отлетел напрочь. Полежав какое-то время, поворочавшись с боку на бок, он встал. Понял, что не уснуть. В комнате было немного душновато. Игорь открыл настежь окно и окунулся в пахучую летнюю ночь. Ночное небо было усыпано серебристыми блестками-звездочками. Свежий воздух с озера вносил с собой смесь различных запахов и звуков, какие гуляли в дремотной тишине ночи.

Издалека донеслось ленивое побрехивание, потревоженных чем-то или кем-то собак. Совсем рядом, видимо в хлеву у соседей, взмыкнула корова. А как легко дышится в такую летнюю ночь!.. В воздухе разлита чуткая дремота. Замечательно-то как! В такие минуты хорошо и спокойно думается. Любуясь ночью, вслушиваясь в нее, на Игоря нахлынули воспоминания. Свою мать, Валерию Тимофеевну, он помнил смутно. И не удивительно. Она умерла, когда ему не исполнилось и четырех лет.

Почему-то помнились только ее руки, такие мягкие, теплые и ласковые. А спустя шесть лет сошел в могилу и отец, Савелий Ефимович. Отца Игорь помнил хорошо. Это был настоящий богатырь. Высок ростом, широкоплеч с могучей грудью. Широкое русское лицо, высокий лоб с тремя глубокими морщинами и тронутые легкой сединой густые волнистые волосы, широкие густые брови, нависавшие над глубоко утонувшими внимательными серыми глазами. Таким он остался в памяти Игоря.

Игорь остался сиротой, а вернее сказать, на попечении бабушки, Антонины Васильевны. Он после смерти матери называл ее баб-мамой. Она по-настоящему заменила ему и отца, и мать. Но чувство осиротелости так повлияло на Игоря, что он постоянно ощущал свою ненужность, какую-то внутреннюю обиду на все и вся, ожесточенность, а порой даже ненависть к окружающим.

Он рос дерзким, задиристым. Дерзил учителям, дрался часто со сверстниками и почти всегда ходил с синяками. Отличался от других ребят странностью, неожиданностью поступков, живостью характера. Был не по возрасту физически развитым: рослый, плотного сложения мальчик. Вокруг него группировались такие же бесшабашные ребята. Любимым их занятием были драки с ребятами улицы Луговой, да набеги на пасеку деда Назара, полакомиться медком.

Однажды дед Назар подкараулил их и влепил заряд соли в спину Игоря, после чего Игорь недели три не мог толком ни сесть, ни лечь, а баб-мама, как могла, лечила его, накладывая компрессы и примочки на многочисленные язвочки, приговаривая со слезами: «И в кого ты такой уродился, черт непутевый, горюшко ты мое!..»  — Оставь меня! Все отстаньте от меня…, — кричал он бабушке.

– Никто меня не любит, не понимает, как я несчастлив. Никто меня не любит! Всех ненавижу!.. Бабушка успокаивала его своим ласковым, любящим словом – и бедное, сиротское сердце Игоря оттаивало, успокаивалось. Однажды, в какой-то момент в душе его случился перелом. Это произошло после окончания восьмого класса. Он вдруг почувствовал, осознал, что детство в его жизни кончилось, ушло безвозвратно. Перед ним неожиданно открылся вдруг другой мир, другая жизнь.

Он еще до конца не сознавал своего места в этом мире, но уже почувствовал себя взрослым. Рамки его детства раздвинулись, и… кончилось детство. С озорством было покончено. Игорь налег на учебу, и в итоге в его аттестате было только три тройки. В это же время он увлекся боксом, не пропускал ни одной тренировки, несмотря на то, что приходилось ездить в городок за двадцать километров, и к моменту окончания школы Игорь имел уже разряд кандидата в мастера спорта.

После окончания школы он тихо исчез из поля зрения поселян. Первое время спрашивали Васильевну, но она лишь разводила руками. И только после поступления в институт, он написал ей ликующее письмо. За этими воспоминаниями Игорь и не заметил, что ночь на исходе. Темнота ее растворялась в мягком сумраке и сменилась белесоватым светом занимавшейся зари. Звезды бледнели и тихо угасали. Небо постепенно становилось серым, в открытое окно набегал слабый ветерок, какая-то пичужка заливалась на росшей в огороде рябине.

Могучим покоем веяло от этой картины, которая с первым проблеском солнечного луча разом встрепенется и наполнится тысячами звуков и многообразием красок. Внутренне успокоенный, он лег в постель и , как бывало в детстве, когда набегаешься за день, а вечером завернешься в одеяло: на душе легко, светло и хорошо, одни мечты гонят другие.

Они неуловимы, но наполнены светлой надеждой на будущее и с этими мечтами уносишься в глубокий сон. Вот и он сейчас, подложив ладонь под щеку, крепко спал, улыбаясь во сне своему детству. Все хорошее имеет отвратительное свойство быстро заканчиваться. Вот и короткий недельный отпуск Игоря, пролетел кометой. И вот уже поезд все дальше и дальше от родного дома, от детства уносит его на восток.

Дробно и ритмично постукивают колеса в своем неустанном, стремительном беге. В такт им покачивается вагон. За окном, как в калейдоскопе, меняются пейзажи. На душе Игоря светло и покойно. Ощущение такое, будто он съездил на экскурсию в свое детство, глотнул изрядную порцию того, далекого по времени, воздуха. К сожалению, безвозвратно ушедшему…

Геннадий Сотников