Лучшие песни Владимира Высоцкого

Текст песни Чужая колея

Сам виноват, и слезы лью и охаю,
Попал в чужую колею глубокую.
Я цели намечал свои на выбор сам,
А вот теперь из колеи не выбраться.

Крутые, скользкие края имеет эта колея,
Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое
И склоняю, как школьник плохой, колею, колее, с колеей.

Но почему неймется мне  нахальный я,
Условья в общем в колее нормальные
Никто не стукнет, не притрет не жалуйся,
Желаешь двигаться вперед -пожалуйста.

Отказа нет в еде питье в уютной этой колее,
Я живо себя убедил, не один я в нее угодил.
Так держать  колесо в колесе,
И доеду туда, куда все.

Вот кто-то крикнул сам не свой, а ну, пусти,
И начал спорить с колеей по глупости,
Он в споре сжег запас до дна тепла души
И полетели клапана и вкладыши.

Но покорежил он края, и стала шире колея.
Вдруг его обрывается след, чудака оттащили в кювет,
Чтоб не мог он нам, задним, мешать
По чужой колее проезжать.

Вот и ко мне пришла беда, стартер заел,
Теперь уж это не езда, а ерзанье,
И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет,
Авось подъедет кто-нибудь и вытянет.

Напрасно жду подмоги я, чужая это колея.
Расплеваться бы глиной и ржой с колеей этой самой чужой.
И тем, что я ее сам углубил,
Я у задних надежду убил.

Прошиб меня холодный пот до косточки,
И я прошел вперед по досточке.
Гляжу  размыли край ручьи весенние,
Там выезд есть из колеи, спасение.

Я грязью из-под шин плюю в чужую эту колею.
Эй вы, задние, делай как я, это значит, не надо за мной.
Колея эта только моя,
Выбирайтесь своей колеей, выбирайтесь своей колеей.

 

Все песни Владимира Высоцкого

Поступок

Жарко-жарко было-было, а потом вдруг небо будто запылилось, посерело. Через какое-то время совсем грязным сделалось. И до-о-о-ждь – пошё-ё-ё-л… И кончилось лето в июне, превратившись прямо почти в сентябрь. Из дому никуда не хочется. Сидишь у окна. И молчишь. Даже если не один ты сейчас. Даже если рядом дедушка твой сидит и тоже в окно смотрит. И молчит как Серёжа.

Но у внука же кровь быстрее по жилам бегает, а потому и настроение и мысли скорее чем у старика меняются.  Потому и заговорил Серёжа первым: – Де-е-ед!.. Деду-у-уня!.. Старик глаз от плачущих окон не отрывает и отвечает не сразу: – Ну… чего тебе?.. Кушать захотел? Ща греть поставлю… – Не-е-е… – внук отвечает. – Я про другое. Спросить хотел.

– Ну… – Ты почему говоришь про себя «каторжник»? Дед не то кряхтит, не то вздыхает. Потом только слова цедить начинает: – Почему-почему!.. Потому, что в тюрьме сидел… Вот почему!.. – А кто тебя туда посадил? – Закон посадил, потому что я его нарушил.

– А как ты его нарушил? – Плохо нарушил. И сильно. Я человека убил… – Прям по-настоящему? До смерти?.. – почти шёпотом спрашивает Серёжа. – А то как же! До смерти, конечно, – отвечает старик окну как будто, а не внуку. Мальчик уже боится.

Потому и молчит, не спрашивает старика ни о чём больше. А струйки дождевые вьются по стеклу, сплетаются, размывают жизнь заоконную. И время тоже словно размывают. Потому старик и не замечает, вслух ли он говорит или сам себе, внутри, рассказывает–вспоминает…

– Я тогда из армии только пришёл. Молодой, здоровущий. С ребятами–дружками почти неделю гуляли–праздновали. Всё нарадоваться не могли, что жизнь впереди бесконечная виделась. И без дождя, с одним только солнцем. А погоды в тот год прямо праздничные стояли. Майские дождики всё вокруг напоили–приласкали.

Июнь же был светлым и радостным каким-то, шёлковым совсем. Дни тёплые и ясные, а ночи короткие да звёздные. Иду как-то вечером уже к дому, хмельной, но в памяти. А солнце сядет скоро: длинно так светит, прямо вдоль речки. И вода потому не то на золото, не то на кровь похожая. Красиво. И тихо кругом. Так хорошо, что аж запел бы вот

. Но жалко такую красоту пугать. Стою, значит, красоту слушаю. И улыбаюсь почему-то. А тут вдруг голос девичий плачет и жарко так, сквозь слёзы, просит кого-то о пощаде: «Не надо, миленький… отпусти… стыдно это… нельзя так делать!..» Я ближе к речке спустился, а там, за кустом, Володька, дружок мой, с каким вместе на службу ушли и вместе же вернулись.

Вместе и гуляли всю эту неделю. В тот день он раньше меня к дому пошёл, сказал, что завтра вставать рано… Ага, значит… Володька, вижу. А рядом с ним Нюрочка, соседка моя. Она тогда – девчонка ещё совсем: на другой год школу закончить должна была. А Володька этот самый платье на ней рвёт и на землю повалил уже. Я за плечо его тронул. Он глянул только на меня:

– А, – говорит, – Васёк! Вовремя ты. Давай вместе её тута и оприходуем! Разговеемся маленько… – Ты чего, Володька! – кричу на него. – Это ж Нюрка! С сестрой твоей младшей за одной партой сидит. – Ну, а теперь со мною… и с тобой, если хочешь, лежать будет. Только я – первый!.. – Не-е-е, – говорю ему, – не по-людски это, Володька! Отпусти девчонку!..

А сам за плечо его взял и тяну к себе-то. Нюрка ещё больше испугалась, плачет, платье рваное к груди прижимает, а сама пятками по земле елозит, из-под Володьки вылезти хочет. А тот в раж вошёл: глаза кровью налились. Идёт на меня и не говорит, а ревёт уже:

Уйди от греха, Васька! Не мешай счастью мужскому совершиться!.. И кулаком мне в морду. Да сильно так. Я и упал сразу… Когда маленько очухался, вижу: Володька лежит и не шелохнется, из-под головы у него кровь течёт. А Нюра рядом стоит и камень окровавленный в руке держит. Я камень у неё отобрал и в речку подальше закинул.

И – всё. Сам в милицию сдаваться пошёл. Но сначала Нюру домой отвёл. Ну, стал быть, и дали мне семь лет. Потому и каторжный. От звонка до звонка сидел. А когда вернулся, то первая в деревне нашей меня баушка твоя встретила, Анна Сергеевна. Все семь лет ждала и письма мне писала… Испугался Серёжа дедовых откровений, прижался к старику, шепчет:

– Ну и пральна всё! Я б сам за бабушку кого хочешь убил… Дед Вася за плечи внука взял, от себя отодвинул и долго так в глаза его ясные глядеть стал синими своими, как июньское небо после дождя, очами:

– И думать не смей так даже! Нет такого закона ни на земле, ни на небе, ни в нашем царстве–государстве, ни в любом другом, чтобы один человек другого жизни лишал. Ни за что.

И никогда. За это и я страдание принял. А ты? Ты – не смей на себя страдание брать. Не для этого нас, людей добрых, господь в этот мир посылает, а для радости… … И затих дождь за окном, небо плакать перестало. И лето снова вернулось, потому что не может же человек в холоде и сырости жить: хорошо человеку должно быть, всегда…

Олег Букач