Лучшие стихи Царскосельских лицеистов

Жаворонок

Дельвиг  Антон Антонович

Люблю я задумываться,
Внимая свирели,
Но слаще мне вслушиваться
В воздушные трели
Весеннего жаворонка!

С какою он сладостию
Зарю величает!
Томлением, радостию
Мне душу стесняет
Больную, измученную!

Весною раскованная
Земля оживает.
И, им очарованная,
Сильнее пылает
Любовью живительною.

Как ловит растерзанная
Душа его звуки!
И, сладко утешенная,
На миг забыв муки,
На небо не жалуется!

Лучшие стихи царскосельских лицеистов

Караси

Иван Александрович остановил машину около самого дома и перевёл дух. Просёлочная  дорога, богатая на колеи и лужи, была тяжела для привыкшего к городской езде мужчины, так что если бы не старенький, но надёжный «Уазик», одолженный у приятеля, им бы даже на его полноприводной «Тойоте» в деревню было бы не пробраться. — Фу…, — наконец выдохнул Иван Александрович, всё ещё отходя от штурма Красной горки, которая после дождей далась с трудом даже русскому  вездеходу.

– Вылезай, Санька: приехали. Но его семилетний сын не спешил выбираться на деревенский воздух, вертя белобрысой макушкой с заднего сидения и наблюдая из безопасности полёт деревенских слепней. — Пап… а они… не кусаются? – спросил Санька, осторожно выглядывая в окно. – Я лучше тут посижу… — Ещё как кусаются! – рассмеялся Иван Александрович.

– Но сидеть в машине я тебе не советую – лучше сразу сдаться! – при этих словах он выбрался наружу, лукаво оставив дверцу машины распахнутой настежь. Слепни и раньше не отличавшиеся кротостью нрава, а уж теперь, когда в деревне не осталось никого, кто бы мог их приструнить, не ожидая приглашения бросились рассматривать содержимое машины. Несмотря на то, что Санька не вызвал у них интереса, и был оставлен «на потом», парнишка вылетел из машины, словно за ним гнался рой разъярённых ос, и быстро захлопнул за собой дверь. Затем тихо, пригнувшись, чтобы его не было видно из кабины, ополз машину спереди и резко захлопнул водительскую дверь.

— Теперь отдохнём, – гордо заявил Санька, – я их всех поймал! К его счастью отец не услышал столь опрометчивого заявления: Иван Александрович смотрел на дом деда… Сколько прекрасных летних дней он здесь провёл, как вкусен был бабушкин суп из огромной русской печи, которую она топила каждый день, даже летом…

И вот теперь, спустя всего лишь тридцать лет на доме его детского счастья рухнула крыша. Лёшка, закадычный друг по каникулам в деревне, давно уже писал, что дом требует срочного ремонта, но Иван Александрович ни тогда, ни после не смог выбраться в деревню: Санька родился очень слабым, и первые пять лет они с женой были заняты только сыном. Прошлое, какое бы оно не было, всегда вторично по сравнению с будущим, и Иван Александрович лишь сейчас смог позволить себе совместить  их вместе.

Но упущенного уже не наверстать: крыша, как это всегда происходит с деревенскими домами, просела посередине – по бокам подгнившие стропила продолжали удерживать доски фронтонов, и из образовавшейся ложбины  сиротливо тянула тощую шею печная труба. Санька подбежал к отцу, взял его за руку, и хотел было дёрнуть, увлекая в неизведанный мир, но по дрожащей отцовской руке почувствовал, что тот плачет. — Ничего, Санька, ничего, — Иван Александрович поднял глаза вверх в надежде, что июльское солнце быстро высушит слёзы.

– Ничего, — снова сказал он и, наклонившись, поднял паренька на руки, откуда тот перебрался к отцу на шею. — Это дом твоего прадеда, — сказал Иван Александрович по дороге к дому, и почувствовал, что смятение в душе отозвалось дрожанием голоса. — А почему у него крыша такая сломатая? – вертелся на отцовских плечах Санька. – Чего прадед дом не починит? — Он, Санька, умер давно. И прабабка твоя тоже. Даже дед успел умереть. А мне некогда было, — вздохнул Иван Александрович, подходя к дому.

Возле крыльца, Иван Александрович ссадил своего седока, и поднялся по скрипучим ступеням. Санька неотступно следовал за ним. За незапертой дверью их встретила полутьма сеней, опахнувшая затхлостью, но потолок всё ещё оставался цел, и Иван Александрович спокойно прошёл дальше. Взявшись за ручку двери, он хотел уже войти в избу, но какое-то тяжёлое, неприятное предчувствие заставило остановиться. Нет, он сегодня обязательно войдёт в дом, поклонится окнам, словно образам, но сделает это позже, один, без Саньки.

Ивану Александровичу так не хотелось, чтобы сын присутствовал при том разговоре, который состоится за этой вот обитой старой мешковиной дверью. И он повернулся к повити. — Давай-ка, Санька сначала порыбачим, — вдруг предложил Иван Александрович. — А что у прадеда удочки были? – недоверчиво глядя на отца, спросил Санька. — Были, — ответил тот, но мы найдём кое-что получше, — сказал Иван Александрович, осматривая крышу повити из дверного проёма.

Она сложилась также, как и крыша дома, но разметав часть дранки, её стропила перекрыли узкий проход между светёлкой и амбаром, образовав потолок, которого здесь никогда не было. Иван Александрович, следя, чтобы Санька неотступно следовал за ним, вошёл в амбар, и, заглянув в первый попавшийся ларь, достал старый холстяной мешок. Затем снял с гвоздя моток льняной бечевы и сказал: — Вот нам и снасти дед оставил, словно знал, что мы сюда ещё придём.

Пошли Санька, карасей ловить. — А где здесь река? — спросил Санька, когда они вышли на улицу. — А караси в пруду живут, — усмехнулся Иван Александрович бестолковости сына, и принялся изготавливать перекрестье. Сначала он хотел пустить на крестовину пару веток от старой яблони, но рука не поднялась – её яблоки были особой гордостью деда – ранний сорт выспевал уже к началу августа, и был очень сладким. И сейчас, в первых числах июля, яблоки успели нарасти с Санькин кулачок, хотя, наверняка, были ещё кислыми.

Иван Александрович не удержался и сорвал одно, висевшее ближе всех. Жаль… можно было бы ещё и яблок привезти. Пока Санька отмахивался от слепней и удивлялся, как им удалось выбраться из машины,  Иван Александрович, подобрав у дома пару стареньких реек, довольно быстро изготовил нехитрую снасть, и они пошли к машине за хлебом.

— Странно, — озадаченно заявил Санька, когда они открыли дверцу. – Эти здесь сидят, а те, — он махнул рукой наружу, — тогда откуда. Иван Александрович рассмеялся. — Их тут очень много. Очень. Так что всех не переловишь. Просто научись жить с ними в мире. — Это как это? — Просто не обращай внимания. Сын недоверчиво посмотрел на отца. Тот утвердительно кивнул.

— Я же не отмахиваюсь от каждого. За разговорами Иван Александрович положил в мешок, горловину которого уже распирала крестовина, половинку батона из привезённого на обед провианта, и мужчины вновь направились к дому, в поисках половинки кирпича. Когда все «ингредиенты» наживки оказались в мешке, Иван Александрович, привязал к нему бечёвку, и они направились к пруду.

— Этот  пруд, Санька, копал ещё мой прапрадед на пару с соседом, прапрадедом дяди Лёши, у которого мы машину взяли. — Копал? – удивился Санька. – Зачем копал? Чтобы карасей ловить? — Чтобы вода была. — У них что, и крана на кухне не было? — Не было, Санька, — за разговором Иван Александрович, размахнувшись, с силой швырнул мешок в воду. Всплеснула вода, и кирпич, увлекая мешок на глубину, оставил в ряске лишь квадратную полынью да бечёвку, тянущую свой  хвост к берегу.

же так был поражён доисторическим бытом деревни, что даже не обратил внимание на действия отца. — Ну, что, пошли? – спросил Иван Александрович, когда убедился, что снасть покоится на дне. – У нас теперь часа два-три в запасе. — А карасей ловить? – Санькина нижняя губа увеличилась в размерах и мелко задрожала. — Они сами поймаются, а нам…, нам, Санька, пора и подкрепиться. Сын нехотя согласился.

Потом они долго бродили по деревне. Из-за высокой травы Санька опять перебрался отцу на плечи: несмотря на свои серьёзные семь лет, Санька, в отличие от отца, выросшего под два метра, косая сажень в плечах, пошёл в мать и был довольно худ, а потому особой тяжести не представлял. Наоборот, Ивана Александровича волновало сейчас другое: куда они ни шли, что бы он ни показывал сыну, из любой точки деревни глаза его пытались найти одинокую печную трубу дедовского дома.

Даже спустившись к речушке, пока Санька искал самое глубокое в ней место, оказавшееся ему по колено, Иван Александрович несколько раз кидал взгляды на деревню, хотя прекрасно знал, что ничего отсюда не увидит. Не найдя места искупаться, Санька просто лёг в воду. Вода в речушке всегда была довольно холодна, и Иван Александрович, как бы ни потакал мелким шалостям сына, вынужден был вмешаться. — Вылезай, Санька, — строго сказал он.

– А то снова заболеешь. — Ну, пап! – жалобно донеслось из воды. Иван Александрович хотел было применить отцовскую власть, но глянув на часы, решил не спешить с репрессиями, а выманить сына другим способом. — Пошли-ка, Санька, — весело сказал он. – Три часа гуляем, караси нас уже заждались. — Караси! – заорал Санька, да так, что с соседних осин шарахнулись сороки, и стремглав взлетел к отцу на шею.

У Ивана Александровича по спине побежали прохладные ручьи, а голову обхватили мокрые детские руки – самое то в жаркий июльский денёк. Подхватив детскую одежду, они направились к пруду.   — Ай! – взревел Санька и дёрнулся так, что едва не свалился на землю. – Укусил! – сквозь слёзы сказал он и укоризненно добавил:

— Ты же говорил, что если не обращать внимания, не отмахиваться, то и они кусаться не будут.   — Что делать, Санька, — вздохнул на это Иван Александрович, — в жизни всегда надо ждать неприятностей. Без них и жизнь – не жизнь, а так, приятное времяпрепровождение. «Окно», пробитое в ряске мешком, ещё не успело затянуться – в деревне всё всегда делалось обстоятельно и неспешно, и даже законы природы не торопились пускать в ход свои силы. Разве что закон тяготения был более расторопен – как-то на каникулах Иван Александрович это хорошо усвоил, упав с крыши сарая.

Да и этот закон, пожалуй, был здесь не так быстр, как в городе – упав с такой высоты, Ванька лишь ободрал локоть да зашиб колено. Ссадив сына, Иван Александрович взялся за бечеву. Сколько раз они с дедом и Лёшкой вот так ловили карасей, и ему было не в диковинку видеть мешок, наполненный на треть, а иной раз наполовину живой «медью».

сейчас его кольнула мысль: осталось ли в этой мёртвой деревне хоть что-то живое? Может быть, сейчас вытащат они совершенно пустой мешок, и что он потом скажет сыну, которого только и смог заманить в эту поездку рыбалкой на карасей. Пытаясь отложить расплату, Иван Александрович сказал: — Пойдём-ка, Санька, ведро принесём…

Однако, ведро, а так же небольшая ванна, неудачно попавшаяся на глаза Саньке, жаждавшего большого улова, уже стояли на берегу пруда, и отступать дальше было некуда. Иван Александрович потянул за бечёвку. Те несколько метров бечевы, которые пришлось вытащить из воды, дались ему с большим трудом. К тому моменту, когда, наконец, показался мешок, лоб Ивана Александровича покрылся испариной.

Санька же впился глазами в мешок так, словно тот выползал из воды, повинуясь воле семилетнего мальчишки. Ещё в метре от берега стало ясно, что нехитрая снасть полна рыбы. Санька пришёл в неописуемый восторг и принялся кричать от радости. Когда улов перекочевал в ванну, та оказалась почти полной. Санька сразу же запустил в неё руки и принялся тормошить рыбу. Караси лениво отбивались, что привело Саньку в ещё больший восторг. Счастью ребёнка не было предела.

— Мы поймали…, мы поймали, — словно кот радостно мурлыкал он, нет-нет, да прибавляя: — вот мама обрадуется! Иван Александрович усмехнулся. — Санька, слушай внимательно: отбери самых крупных карасей в ведро, а остальных оставь в ванне – потом мы их выпустим в пруд.   — Нет… — простонал Санька. – Мы их поймали, они теперь наши! — Ладно, но сначала  выбери крупных: мы ими особенно будем гордиться. Я сейчас приду. Радостный Санька принялся хозяйничать, и Иван Александрович, пряча глаза, направился к дому.

Распахнув заветную дверь, он вошёл в полумрак избы. Занавешенные старыми газетами окна, света давали мало, и Иван Александрович, поспешил сорвать эти «шторы». Он метался от окна к окну, словно задыхаясь от кислого запаха тлена, охватившего дом, срывая выгоревшую на солнце бумагу и распахивая окна. Когда распахнулось последнее окно, ему показалось, что кто-то свободно вздохнул. Был ли это он сам, или вздохнул, глотнув свежего воздуха дом, Иван Александрович не успел понять.

Он озирался по сторонам, пытаясь вспомнить, что ещё важного он должен успеть сделать: Санька не будет играть с карасями вечно. Тут Иван Александрович бросил взгляд в окно: белая макушка была на месте. Успокоившись, он снова осмотрелся и увидел на стене большую фотографию  деда и бабки в резной раме. Такие были популярны после войны – не столько фотография, сколько рисунок с неё.

  — Простите… за дом простите — не успел вовремя…, — сказал Иван Александрович и, сняв фотографию, бережно унёс её в машину. Санька, набрав полное ведро самых жирных карасей, играл с оставшейся мелочью, выпуская по одному в пруд. — Ты что, Санька, — спросил Иван Александрович, подходя. – А чем же мы гордиться будем? — Ну, уж не тем же, что мы такие большие таких маленьких поймали! – гордо ответил тот. – Нам и ведра за глаза хватит. — Тогда помогай, — сказал Иван Александрович, и стал подтаскивать ванну к воде.

Санька из всех силёнок толкал ванну сзади. Подтащив к воде, ванну дружно опрокинули на бок, и караси плюхнулись в воду, в очередной раз беспокоя ряску. Беря полное ведро, Иван Александрович сказал сыну: — Пойдём, Санька, я тебе фотографию прадеда твоего с прабабкой покажу, да и поедем к дяде Лёше, карасей чистить.

Уезжая, Иван Александрович всё смотрел на дом в боковое зеркало «УАЗа», а перед тем, как одинокая печная труба перестала быть видна, остановился и нажал на клаксон. — Ты чего? – спросил Санька, отвлекаясь от ведра, стоящего на сидении рядом…

Александр Викторович Зайцев