Прощание

Николай Заболоцкий

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.

Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.

Там на ином, невнятном языке
Поёт синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.

Спокойно ль вам, товарищи мои,
Легко ли вам, и всё ли вы забыли,
Теперь вам братья корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.

Теперь вам сестры  цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята…
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.

Ему ещё не место в тех краях,
Где вы исчезли, лёгкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений.

 

Стихи которые берут за душу

Черемуха

Наша деревня Ворончиха затерялась среди  бескрайних лесов . Этакий «медвежий угол», как говорил дедушка.    На болотах растет в изобилии клюква да морошка, в лесу —  черника, а в самой деревне – из «фруктовых» деревьев  лишь черемуха да рябина. Причем черемуха возле каждого дома своя. Нам, ребятишкам, по правилам деревенского этикета не разрешалось есть ягоды с «чужого» дерева.

   У нас черемуха была старая-престарая, высоченная, в несколько стволов. По слухам, ее ещё мой прадед Галактион Моисеевич садил. Ягоды с нее крупные, сладкие. А самые спелые, как водится, на вершине. Нас трое внучат в гостях у бабушки на Ворончихе. Мне лет 13. Лазила в  то время как белка, забираясь на самую верхотуру. Еще есть двоюродный брат Колька – философичный увалень, похожий на Вини-пуха.

Третий был Димка – писклявый борец за вечную справедливость(правда, почему-то всегда в свою пользу!), самый младший из нас.    В тот день мы прочно обосновались на черемухе: я стою на самом верху, Колька оседлал толстую ветку прямо подо мной, Димка где-то пониже сбоку. День веселый и солнечный, черемуха вкусная – самый смак! И вот подходит к нашему «гнездовью» согнутая пополам соседка

Солдатиха с двумя своими голоштанными внучками. Девчонки  канючат: «Скинь кистку! Скинь кистку!». Я сбрасываю им в траву кисточки ягод, они и рады, бегают, ищут под ногами. Бабуля, задрав голову к небу, у меня и спрашивает:   — А ты не упадешь?   — Еще чего! Не упаду, конечно! — самоуверенно хмыкаю я, как сейчас помню, держась за листик. Стою уверенно, под ногами надежный толстый сук.

С чего бы мне падать?! Вдруг раздается непонятный треск и я чувствую: лечу! Причем, судя по ощущениям, лечу довольно долго. Потом – бум! Обо что-то мягкое и лечу снова, теперь уже совсем немного. Бряк! – вот и земля. Что это было?! Тихонько разжмуриваю глаза и утыкаюсь взглядом в свои руки, насмерть вцепившиеся в лежащий поперек злополучный сук.

Медленно разжимаю побелевшие пальцы и вижу чуть в сторонке  на земле Колькин «аэродром». Это была настоящая морская бескозырка с ленточками и золотой надписью «Тихоокеанский флот», ее еще здорово было по ветру запускать, потому и «аэродром». На Колькиной круглой голове  бескозырка сидела как влитая.    Первая мысль:  «Все, убила парня!»

Ведь это об него я стукнулась всем телом, пролетая мимо, незнамо как ухватившись за обломившийся подо мной черемуховый сук. Со страхом поднимаю глаза кверху:  фу-у-у, Колька, как медвежонок-коала, обнимает свою прочную ветку, живой и невредимый, но немного помятый.    Проверяю, могу ли двигаться: да, все в порядке, только немного ободралась  да крапивой обожглась.

  Но это мелочи, если учесть, что свободного пространства под черемухой было всего ничего – где-то метр на метр. Тут старые пеньки торчат, тут поленница сложена, а тут колья для ограды приготовлены – вверх смотрят.    Так что мой полет оказался на редкость удачным. Без «парашюта» могла бы и разбиться или покалечиться. Но ягод-то на черемухе еще полным-полно.

А если бабушка узнает о происшествии, запретит на дерево лазать,  а снизу много ли достанешь?! И вот мы, как три муравья, взгромоздили себе на плечи виновника всех бед и утащили под слуду, чтобы замести следы.  А с бабки Солдатихи взяли слово, что нас не выдаст

. На том и порешили.    Когда через неделю носили воду в баню на краю поля и Колька свой «аэродром», нагнувшись за ведром, в колодец обронил, все та же Солдатиха нас и выручила: мастерски привязала веревку морским узлом к железной «кошке» и вручила нам. Когда бескозырка появилась на свет над краем колодца, наше дружное «ура» огласило  окрестности.

И маленькое  стадо бизонов понеслось на новые подвиги.    Бабушка тем временем уже наставила на березовой лучине самовар, накрыв нехитрый стол для чаепития. «Пора жарену воду пить!» — говаривал дед Фёдор. На столе баранки, сухое печенье, топленое в печи молоко с кружочками масла и зажаристой пенкой и в сахарнице заботливо наколотый дедушкой на дольки прессованный сахар, который полагалось пить с чаем вприкуску.    И весь наш большой дом ощущался настоящей крепостью.

Еще бы! Ведь по соседству живет старушка, которая ловко вяжет морские узлы, а у дедушки есть настоящий фронтовой котелок, немецкий шомпол, похожий на цепочку, и медаль «За оборону Ленинграда».

Людмила Палехова