Письмо любимой
Эдуард Асадов
Мы в дальней разлуке. Сейчас между нами
Узоры созвездий и посвист ветров.
Дороги с бегущими вдаль поездами,
Да скучная цепь телеграфных столбов.
Как будто бы чувствуя нашу разлуку,
Раскидистый тополь, вздохнув горячо,
К окну потянувшись, зеленую руку
По-дружески мне положил на плечо.
Душа хоть какой-нибудь весточки просит,
Мы ждем, загораемся каждой строкой.
Но вести не только в конвертах приносят,
Они к нам сквозь стены проходят порой.
Представь, что услышишь ты вести о том,
Что был я обманут в пути подлецом,
Что руку, как другу, врагу протянул,
А он меня в спину с откоса толкнул.
Все тело в ушибах, разбита губа?
Что делать? превратна порою судьба,
И пусть тебе станет обидно, тревожно,
Но верить ты можешь, такое возможно.
А если вдруг весть, как метельная мгла,
Ворвется и скажет словами глухими,
Что смерть недопетую песнь прервала
И черной каймой обвела мое имя.
Веселые губы сомкнулись навек,
Утрата, ее не понять, не измерить.
Нелепо, и все-таки можешь поверить,
Бессмертны лишь скалы, а я человек.
Но если услышишь, что вешней порой
За новым, за призрачным счастьем в погоне,
Я сердце своё не тебе, а другой
Взволнованно вдруг протянул на ладони.
Пусть слезы не брызнут, не дрогнут ресницы,
Колючею стужей не стиснет беда,
Не верь, вот такого не может случиться,
Ты слышишь, такому не быть никогда.
Стихи которые берут за душу
Забереги
Дед сидел на крылечке и надевал болотные сапоги. Ноги плохо подчинялись, не смотря на то, что сапоги были свободными — куплены специально, на два размера больше. Портянки топорщились, и нога не хотела помещаться в сапог. А без тёплых портянок бродить по реке в это время нельзя. Ноги и так постоянно мерзнут. Но причина была. Раз в год, после первого мороза, на реке появлялись забереги.
Это тонкий прозрачный ледок вдоль берега. Где шире, где уже. А над затонами, так целые поляны замерзают и под ними прятались чебаки и «хайрузы» — местные жители всегда так называли хариусов. Если взять маленькую сетёнку, и обкинуть такую льдину, а потом отколоть её от берега и выпихнуть на течение – вся рыба останется в сети. Такая рыбалка практиковалась от отцов и дедов. Обычно к ноябрьским праздникам ловили свежей рыбки на уху.
А ребятишки и молодые мужики добывали налимов из под заберегов. Уходили по ледяной кромке далеко, до Солдатского затона; там налимов было больше. Налимов глушили топором через лёд. Иногда они убегали от треска шагов по льду, но чаще удавалось успеть трахнуть обухом по рыбине. Оглушенную рыбу вырубали из подо льда и бросали на лед, чтобы не таскать с собой. На обратной дороге замороженную рыбу собирали в мешок.
Наконец дед справился с сапогами, взял батожок, рыбацкую торбу и подался на реку. От деревни до реки расстилался широкий луг, метров — семьсот. В юности, пока идешь по лугу обдумаешь всю рыбалку. И не заметишь, как до речки добежишь. А сейчас тропинка не спешила, и можно было вспоминать много из своей жизни. Дед вспоминал свою первую моторную лодку в деревне, которую он собственноручно наладил, когда купил первый лодочный мотор – «Стрела».
И всего – то трехсильный, но за – то, не надо было пихаться на шесте. Он тогда на моторе, впервые, плавил всю семью в лодке, до самой Старой – Ажинки, в гости к отцу с матерью. Показать старикам чудо техники. Сколько удивлений и разговоров было по деревне. Все рыбаки посмотреть приходили… Потом были новые самодельные лодки и новые моторы. Потом появились дюралевые «Казанки» и «Вихри». Теперь уже не под силу управиться с «Вихрём». Не поднять одному на лодку.
Приходится плавать на «Ветерке», он легче, а старому и этого хватает. Уж не поплывешь, ка раньше, за сорок километров, на Удаловские протоки за крупным хайрузом. Прошла та пора… Да и рыбы то в реке стало меньше. А рыбаков добавилось раз в пять — семь. Да все на моторных лодках и упакованные по последнему слову техники.
Городские, по выходным, такую даль приезжают. Все места рыбные заняты. «Да что — же дальше будет», — не замечая сам того, вслух сокрушался дед. Раньше говорили, что от молевого сплава леса по реке рыбы меньше стало. А вот уже двадцать лет, как прекратили сплав, а рыбы всё меньше и меньше. « Да и откудова ей взяться, когда на каждой дресве по десять рыбаков стоят, и всем дай по ведру хайруза! Дак, где – же его на всех напасешься?» — грустно размышлял вслух старый рыбак.
Вот и река показалась. По широкому плесу до самой Сосновки шла шуга. Шуршание и далекий шорох стоял над всей рекой. Вода парила и в свете морозного солнца, была необыкновенно яркой и праздничной. Белые округлые льдины всяких размеров проворачивались в ней, толкались и терлись о забереги с шуршаньем, поднимая осколками кромку льда.
Затоньчик под перекатом схватился льдом. Перекат отбрасывал в сторону шугу, и по — этому дед знал, что здесь можно легко обкинуть ямку. Он достал из рыбацкой торбы старую, чиненую – перечиненную, удачливую сетку и рассучил сапоги.
«Господи благослови!» — Тихонько помянул он бога и осторожно побрёл вдоль ледяной кромки. Камень под ногами был крупный и скользкий, чтобы не упасть, — выручал батожок. Наконец сеть легла как надо, и дед вылез на льдину. Видно было сквозь прозрачный лед, как из подо льдины побежали чебаки. «Не ошибся, будет, однако, на уху бабушке», — подумал удовлетворённый рыбак. Этот маленький затоньчик с давних пор подкармливал деда рыбкой. Он присел на большую корягу, принесённую половодьем, передохнуть. Ноги пристали, пока по скользким камням брёл.
«Эх, как же коротка — то она, жизнь — то. Вроде вчерась ещё с Лёнькой, другом старым, на рыбалку плавали выше Шунарака. Хорошая там протока была — Михеевская, рыбная. А вот уж и Лёньку – то схоронили, как семь лет прошло. Эх, как жалко – то мужика! Хороший друг был. Заводной и весёлый; сколько талменей с ним переловили. И гулянок весёлых сколько было. Да сам – то уже не в радость себе стал. Ноги не ходят, глаза не видят, сил нету…»
Вспомнилось детство, отец, первая лодка — долбленка, первая любовь. Потом война, страшная и длинная. Слава Богу — не убили. Возил на полуторке разные грузы, до самого Берлина доехал. Потом дом строил. Дети выросли. Умерла жена… Дед как-то по – детски сморщился, и слезинка выкатилась из уголка глаза… Шуга шуршала. Непрерывным потоком плыли и плыли молодые льдинки, терлись о забереги и крошились. Река отвлекала от грустных дум.
« Значит, в верхах был мороз крепче нашего – думал дед,– иначе бы к обеду шуга могла растаять». Дед отколол льдину от берега, вытолкал её на стремнину и собрал сеть. Попалось десятка полтора толстых чебаков, штук пяток хайрузишек, да налимишко.
«Ну вот, славная уха будет бабушке Пелагее», — с удовлетворением отметил дед. От реки уходить не хотелось. Большая, широкая и живая река была привычной и опять наполняла долгую жизнь своей бесконечной энергией. Он присел на бревнышко и обратил взор свой на далекий плёс. На горы и тайгу, убегающую в бесконечную даль. Он видел свою юность, молодость, друзей и родных. Он был с ними. Он опять был счастлив…
Евгений Лебедев