Стихи которые берут за душу

Далёкий туман детства

Приоткрыв дверцу на задворках, я рассматривала новых соседей. Они вселялись в недавно освободившиеся комнаты длинного барачного дома. С бортовой машины мужчина и женщина подавали узлы, дети постарше заносили их в раскрытые настежь двери. О скором приезде этой семьи в последнее время активно шушукалось женское население нашей улицы, почему-то задерживая на нас с сестрой долгие пытливые взгляды.

Мне хотелось узнать, кто же это такие. И вопреки внезапному запрету мачехи открывать дальнюю калитку, я наблюдала. На следующий день отец позвал нас с сестрой, и мы втроём отправились к новым жильцам. Обычно быстрые костыли отца в этот раз передвигались не совсем уверенно, будто спотыкались. День был странным с самого утра. Папа больше молчал, поджав губы, молчала и мачеха.

Правда, она и раньше разговаривала с нами не столько словами, сколько мимикой. И я очень удивилась тому, что она вдруг умыла меня, наклоняя мой затылок к умывальнику, обтёрла, резко и отрывисто водя полотенцем по лицу, безжалостно расчесала мне волосы и заплела их в косички. Навстречу нам выбежала взволнованная женщина, вероятно, увидев нас в окно.

Она долго стояла, уткнувшись в мою голову. Потом присела на корточки и вглядываясь в наши с сестрой лица, обнимала нас и прижимала к себе, проговаривая сквозь слёзы непонятные, протяжные, сожалеющие о чём-то мягкие слова: иииии, бичарааа, бичара. Впервые я услышала татарский язык. Мамин. И впервые меня жалела и ласкала женщина. Искренне. Отчаянно.

Ошеломлённая и смущённая, я поначалу растерянно теребила подол платья. Но неожиданно обрушившаяся на меня нежность так встревожила, что я заревела. Тогда же я в первый и единственный раз увидела на щеке отца слезу. Руки, занятые костылями, не успели смахнуть её до моего случайного взгляда. Плакали многие из собравшихся вокруг. Женщину успокаивали и буквально отрывали от нас с сестрой. «Ирамнын кызлары», — причитала она.

Новыми жильцами оказались бабушка с дедушкой, родители нашей покойной мамы, три её брата и две сестры. Когда мама умерла, через полтора года после моего рождения, её родственников на похоронах не было, они жили очень далеко. И теперь бабушка и дедушка видели нас с сестрой, своих внучек, впервые… Они с отцом долго сидели понурые за столом. Говорили о маме. О её больном сердце, о трудностях послевоенных лет и о неполноценном в связи с этим лечении.

Из долетавших обрывков фраз я поняла, что дедушку прислали в наше село временно, возглавить финотдел. Повышая голос, он на чём-то настаивал. Отец упорно не соглашался, повторяя «нет, не могу», «инвалидам войны обещают помощь», «лето будут проводить у вас», рассказывал о нашей мачехе, подчёркивая её высшее педагогическое образование. Через год инсульт уложил дедушку в постель.

Вскоре его не стало. А ещё через полгода бабушка оформила на младших детей пособие, и все они уехали в Киргизию, во Фрунзе, к бабушкиной сестре. Прощания не было. В тот день нас с сестрой увели к родственникам отца. Я часто приоткрываю ту калитку в детство. Там, за маленькой дверью, большое тепло… В доме вкусно пахнет, от печи идёт жар. Бабушка переворачивает на сковороде беляши, наливает в отверстие, в котором видна мясная начинка, кипящее масло и продолжает жарить.

Невыносимо дразнит запах. Накормив меня, она заворачивает беляши в кулёк и велит отнести сестре, так, чтобы не заметила мачеха. Я бегу, не давая им остыть. Стучу в окно. Показываю кулёк сестре… Она ест за углом, а я стою на карауле и очень хочу, чтобы она съела быстрее. Мы обе рискуем. Если мачеха узнает, что бабушка нас угостила, то опять начнёт воспитывать тихим, чтобы никто не услышал, но внушительным шипением и угрожающими взмахами руки. Лишь бы не щипалась, пальцы у неё сильные.

Она не разрешала нам принимать от бабушки ни угощений, ни подарков, а тем более бывать у неё. Но у меня осталась подаренная кукла — папа увидел её раньше мачехи. Это была моя первая настоящая, не самодельная, игрушка. У куклы закрывались глаза, двигались руки и ноги, при наклоне она говорила «мама» и стала самой верной дошкольной подругой и моей терпеливой слушательницей.

Бабушка продолжала тайно кормить нас вкусностями, часто поджидая за углом. В карманах её фартука всегда хранились конфеты и печенье. Наспех проговорив не очень понятные мне слова, погладив и поцеловав, она быстро уходила, пока нас никто не заметил. Мне долго потом мерещилась бабушка, выходящая из-за угла…

Ещё два раза мы с ней встречались, приезжая на школьные каникулы. Третьей встречей были её похороны. В боковой стене могилы было сделано углубление в виде полочки, «жандарма». Комья земли падали мимо, не задевая бабушку. Так и осталась она в моей памяти: аккуратно лежащая внутри полки, в белом одеянии, светлая и добрая. Услышав татарскую речь, я вспоминаю бабушкино переливчатое произношение, будто льётся сладкая музыка, издаваемая незнакомым мне волшебным инструментом.

А запах её кухни вкусным тёплым туманом до сих пор живёт во мне… И я знаю, что если бы не бабушка, явившаяся в детстве на краткие, но такие важные временные промежутки, жизнь моей души была бы намного беднее.

Роза Исеева