Стихи которые берут за душу

Привидение

Нашими соседями были многодетные семьи: Зимины, Торопины, Волоховы. А вот Кузнецовы, чей большой хороший дом стоял наискосок нашему, жили впятером: муж, жена, две дочери и сын. Они держали корову, телёнка и куриц. Родители работали, а дети учились. Жили они побогаче нас, хозяйство у них было справное. Одевались они, уж точно, получше нас, ну а с продуктами в войну у всех было негусто, жили своим натуральным хозяйством.

Однажды тётка Прасковья Кузнецова пришла к моей матери и поведала тайну: — Не знаю, что творится у меня дома, как будто привидение завелось. Стали пропадать молоко, яйца, чашки, ложки, иногда тарелка. Недавно я ушла на работу, суп был в чугунке, думаю: «Завтра сварю, ещё на один раз хватит». Спрашиваю вечером детей — никто не ел. А чугунок стоит пустой.

— Да брось ты, Параня, Вовка съел и забыл. Лишь бы деньги не пропадали, — успокоила её моя мама. — Деньги пока не пропадают. Их просто нет. Но вот как-то я пошла на задний мост повети, мне показалось, что тень мелькнула, и сено прошуршало. Забыла, зачем и ходила, побежала назад в дом. Петру рассказала, а он мне – «мерещится, так надо креститься» – говорит. Прасковья сокрушённо качала головой.

  —    Уж ты, Мария, без меня, пока я на работе, пригляди, пожалуйста, не ходит ли кто под замок с улицы. Ты не работаешь, присмотрись! Прошёл почти месяц после этого разговора. Моя мама встретила у колодца тётю Паню. Сказав, что ничего странного за домом не замечала, спросила, пропадает ли что-нибудь ещё. Может, Вовка кому всё продаёт на курево или водку. Тётя Параня ответила ей вполне резонно:

— Что ты, Маруся, Вовка и не куривал ещё, а уж водку он терпеть не может. Но теперь даже муж стал замечать, что когда сено забирает для коровы, спустит несколько навильников вниз в ясли, чисто подгребёт на сеновале, чтобы подход к зароду с сеном был свободным, а на следующий раз тут напорошено и груда с другого боку как будто развалена. Не знаем, на что и думать.

Я картошки чугунок сварю, смотрю, что-то быстро убывает. Так ведь дети, если спрошу, обижаются – «тебе уж и картошки жалко». Проверить трудно, кто съел. Недавно всей семьёй искали Веркино бумазейное платье, так найти и не могли, надо ещё на полатях перебрать, может, туда засунули. — Моя мать, как могла, успокаивала соседку: — Да вы в сено-то вилами потыкайте, проверьте, может, кто прячется.

Ещё один замок купи и сделай щеколду из сеней на поветь, сенной чердак. Запирайте, когда уходите, и другую дверь из тёмного коридора на сеновал, —  посоветовала мама.  На том и расстались. Прошло ещё больше полмесяца. Стало холодать. Северный ветер принёс первые снежинки. Вечером после работы от дома Кузнецовых раздались крики, невообразимый шум, что все соседи сбежались во двор к Кузнецовым. Наконец-то и пришло время развязки.

Возле открытых дверей сарая (а он являлся продолжением дома, где стоял скот, а наверху сеновал) стоял дядя Петя с вилами в одной руке, а другою рукой держал за ворот фуфайки какую-то маленькую, тощую бабёнку. На вид ей можно было дать лет пятьдесят, кожа да кости. Верино фланелевое платье закрывало старые не по размеру большие Петины валенки с галошами. Вверху из-под платья выглядывал старый рваный свитер.

На голове был клетчатый весь в дырках полушалок, а на согнутой в локте руке висел небольшой узел с тряпьём. Бабёнка причитала, размазывая ладошкой постоянно текущие слёзы по грязному морщинистому лицу. Петр Иванович рассказал собравшимся, как он убирал навоз из-под коровы. Вдруг мимо него промелькнула какая-то фигурка и хотела так смело прошмыгнуть за ворота сарая.

Да он не растерялся, схватил воровку за шиворот. На шум, визг сбежались домочадцы, а потом и соседи. Путано, еле понятно сквозь слёзы женщина рассказала всем свою историю. Она – беженка, эвакуированная из Смоленской области. По дороге, в холодном вагоне умер с голоду её единственный взятый с собой ребёнок. Когда состав долго стоял на какой-то остановке, она побежала за водой и отстала от поезда. Куда ни просилась пожить, не пускали, боялись, да и своих детей у всех полная изба, лишний рот никому не нужен. Проходила так три дня без еды и питья, ела — кто что подаст. Спала, пока было тепло, где придётся. А дальше она продолжила уже более чётко, первый шок прошёл:

—   Вечером я прошла через ворота к Вам во двор, позвала хозяйку, никто не отозвался. Темнело, в дом ночевать никто не пустит, знаю. Вижу: ворота сарая открыты, пахнет теплом, сеном. Вот я и забралась на сеновал: хоть выспаться, думаю. Так вынужденно я и превратилась в «воровку», хотя до войны ни у кого никогда ни копейки не украла. Заходила в избу через тёмный коридор днём, когда все уходили куда-то.

Ела понемногу, чтобы незаметно было. Картошки в мундире брала с собой на сеновал. Особенно стало тяжело, когда хозяева сделали замок на дверь из коридора, ела куриные яйца сырыми, прямо из гнезда. А когда похолодало, ничего не оставалось, как уйти совсем, но днём из-под замка не уйти, вот я и пошла мимо хозяина, пока тот увлёкся работой. Люди добрые, пожалейте меня, бедную крестьянку, отпустите меня, не сдавайте милиции! – Так причитала она, вытираясь углом полушалка.

— А что же у тебя в узле-то, покажи! – догадался спросить кто-то из присутствующих. Все полагали, что она ограбила Кузнецовых. Но когда беженка развязала на ступеньках крыльца свой узел, все увидели только детскую одежду. Бедняжка снова запричитала и сквозь слёзы выдавила: —   Это одежда, что осталась от Коленьки, что умер в дороге, думала, вернусь домой, а у меня ещё трое детей, перешью и будет одёжа для деток. Да видно уж мне некуда и возвращаться…

Дом сгорел от бомбы. А детей вывозили вместе с детским домом.  И женщина заплакала ещё громче. Всем стало жалко её, но каждый боялся взять беженку – вдруг больная. Тут и совсем стемнело. Наша мама, сообразив, что это не цыганка, лицо славянское, и идти ей всё равно некуда, сказала:

—   Пойдём, милая, к нам. Воровать у нас всё равно нечего. У самих семеро по лавкам. Только годовалая девочка спать не даст, так мы тебе в горнице устелем. А поешь с нами, чем бог послал. Пожила полтора месяца у Кузнецовых, теперь у нас ночуй, а там посмотрим.

Утро вечера мудренее. И беженка пошла через дорогу в другой гостеприимый дом, да и осталась в нашей семье до самого конца войны. Помогала во всём, всё умела делать, и в её честь назвали следующую народившуюся в апреле девочку

– Татьяной. После войны эта беженка нашла своих детей и уехала назад в разрушенную войной деревню, чтобы влачить своё жалкое существование в трудные послевоенные годы и одной без мужа поднимать троих детей. Она долгое время писала нам письма, благодарила за оказанную помощь. А я с тех пор боюсь темноты. И до сих пор снится сон, что кто-то живёт в нашем чулане. Впечатления детства незабываемы.

        Иванова Ольга Ивановна