Либуха

Катерина чуть свет торопилась в соседнее село к младшей сестре Ефросинье. Пронизывающий осенний ветер со свистом дул прямо в лицо, растрепал старую шаль на голове, забрался под дырявую фуфайку, но женщина не чувствовала холода. Долетевшая до неё весть, словно огнём, обжигала всё внутри.

— Да, нет, быть того не может, — ускоряя шаг, нервно шептала Катерина, — надо же выдумать такое. Подойдя к жилищу сестры, она решительно отворила «худую» дверь.

— Здравствуй, сестрица, — ранняя гостья слегка приобняла Ефросинью, цепким взглядом окинула избу, затем приоткрыла ширму и, облегчённо вздохнув, присела на лавку. Но тут же, заслышав гулкие удары топора, подскочила к надворному окну, отдёрнула занавеску: «Значит, люди не зря толкуют – пригрела Либуху…»  

— Петя его зовут, —  в глазах Ефросиньи блеснули слёзы, — не от хорошей жизни пригрела. Тебе ли не знать.    Война проклятая натворила бед. Месяц всего побыла замужем. Похоронку первой в селе получила. Ты, Катька, счастливая, твой Павло возвернулся. Дитятко уже успела родить, вон опять на сносях.

А я – как одинокая тростинка в поле. Любой может согнуть, стоптать, плюнуть вослед.  Не моги с чужим мужиком лишним словом обмолвиться, попросить пособить что-то.  Да и где они, мужики-то ныне?

— Прости, Фросюшка, — в голосе Катерины прорезались жалостливые нотки, — но какая радость молодой видной бабе делить постель с полоумным? Не дай Бог, на свет пустишь ему подобие. — О постели речи не ведётся. Хватит, сестра, из пустого в порожнее переливать, ты лучше раздевайся, завтракать будем.

Ефросинья постучала в окно и взмахом руки позвала Либуху. Тот моментально среагировал на знак. Но, завидев суровый взгляд Катерины, тотчас замер в проёме двери. — Не бойся, Петя. Садись за стол, —  кивнула Ефросинья, накладывая из чугуна пшённую кашу в большую общую посудину. Красивое скуластое лицо Либухи расплылось в широкой добродушной улыбке. Он несмело оторвался от дверного косяка и неуклюже плюхнулся на широкую скамью.

  — Ой, Фрося, по краю пропасти ходишь, — прикрыла ладонью рот Катерина, — чует моё сердце – добром не кончится. Пойду я лучше, нет сил глядеть на всё. Мать Пети скончалась при первых родах. Отец вскоре привёл в дом девку – засиделку. 

Четверых детей нажили. Мачеха не обижала пасынка, но и ласки обездоленный мальчик никогда не видел.  Когда его отец погиб на войне, Петьке лет двадцать пять уже было. Мачеха сразу же отделила парня в заброшенную завалюшку, стоявшую на отшибе села. Вреда от него не исходило, и односельчане за съестные крохи быстро нашли в нём «дешёвого» безотказного работника.

Много было силушки в коренастом парняге, успевай управлять только. Однажды впервые позвала его и Ефросинья – огород вскопать. Накормила по-человечески, вечером – узелок с едой вручила. Назавтра, едва занялась заря, Либуха сам пожаловал. Выставил перед Фросей огромные ручища и глухо протянул по слогам:

«О-ни на ра-бо-ту к те-бе при-и-шли». — Коль пришли, найдём им занятие, — улыбнулась хозяйка. Недели три без устали «ходили» руки в один и тот же дом. Фрося, видя с каким желанием бежал к ней Либуха и как нехотя покидал хату, сказала:

«Поживи, Петька, пока у меня, а там дело видно будет». Словно ребёнок закружил по саду Либуха, упадёт нарочито в ворох опавших листьев, подбросит вверх, промычит густым басом: «Ли-б-бу-ня ха-ро-ший, Ли-бу-ня  слу-ха-тся бу-дя», вскочит, рукавом грязным утрёт лицо и опять – круги нарезать.  А по щекам слёзы катятся, в глазах – щенячий восторг…

Ефросинья трудилась в полеводческой бригаде. Сезонные работы завершились, хлебушек на трудодни получен. Но прокормить постояльца будет непросто. И решила Фрося пойти в доярки. С надёжным помощником ей теперь любое дело по плечу. Поначалу труженицы фермы бурчали: мол, только дураков нам тут не хватало.

Но скоро на смену негодованию пришло снисхождение, а некоторые солдатки втайне даже завидовали Фросе. Что верный пёс выполнял Либуха все её указания. Даже умОк вроде как «прорезался».   – Неужели Фроська обучила его самому сокровенному? — ломали головы досужие бабы. Как узнать?

В свою личную жизнь скрытная Фрося не посвящала даже сестру. …Беда пришла внезапно. Конец зимы. Февраль лютовал, не желая уступать владения марту. Что ни день – то пурга, что ни ночь – вьюга. В то раннее утро Либуха пулей вылетел из дома в одних портках и давай в окна соседей барабанить, того гляди стёкла повыбивает.

За минуту всех на ноги поднял. Ревёт, как раненый зверь, трясущимися руками на дверь указывает. Соседи толпой в избу ввалились, а Либуха, ныряя по колено в снег, устремился к тётке Лукашихе – известной народной целительнице – травнице, жившей неподалёку.

— Ну-ка, расступись, — скомандовала Лукашиха сельчанам, обступившим неподвижно лежавшую на койке Ефросинью. Положив ей руку на лоб, знахарка со вздохом диагностировала: «Одними травами жар не унять, — поспеши, Федот, на конюшню, надо срочно ехать в район за доктором. Да лошадку запряги повыносливей.

Снова заметь начинается». Неотложная помощь прибыла только к вечеру. Тётка Лукашиха безрезультатно целый день колдовала над заболевшей. А Либуха, как бухнулся на колени к изголовью Ефросиньи, так и простоял горемычный до приезда врача.

— Спа-си-и  мо-ю  Фро-сюш-ку, — цепляясь за полы одежды вошедшего, жалобно застонал он. В его опухших от слёз глазах такая стояла боль – словами не передать. — Успокойся, милок, спасём твою Голубку, — поднёс тот ко рту Либухи сильное снотворное, — только ты лекарство проглоти. Лекарство подействовало до рассвета.

Позёмка стихла. В окно робко пробивался тусклый лучик солнца. Либуха бесшумно слез с русской печки, натопленной Лукашихой, на цыпочках подкрался к койке. Опершись плечом на деревянную грядушку, дремал уставший доктор. Фрося, разомкнув веки, попыталась улыбнуться. Либуха вновь заплакал. Но это были уже слёзы радости и облегчения…  

  Нина Пигарева