О любви немало песен сложено  

Пальма-де-Майорка

Утро неслышно ступает по крыше,
В доме своем безмятежная спишь ты.
Снам улыбаясь в рассветном блаженстве,
Самая лучшая в мире из женщин.

Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка,
В Каннах или в Ницце ласковый прибой.
Или в Подмосковье роща вдоль пригорка,
Только чтобы вместе были мы с тобой.

Дрогнув, твои распахнутся ресницы,
Радостно утро в глазах заискрится.
Губы проснутся, и после разлуки,
Мир обнимая, раскинутся руки.

Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка,
В Каннах или в Ницце ласковый прибой.
Или в Подмосковье роща вдоль пригорка,
Только чтобы вместе были мы с тобой.

Знаю, что скоро в дали телефонной,
Голос услышу мечтательно сонный.
Здравствуй, ты скажешь,  какая беспечность,
Так разлучаться на целую вечность.

Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка,
В Каннах или в Ницце ласковый прибой.
Или в Подмосковье роща вдоль пригорка,
Только чтобы вместе были мы с тобой.

 Русская осень

Вновь по закату мчатся белые журавли.
Мы  двое иностранцев в этом краю любви.
Нам осень подарила несколько теплых дней,
Ты прикоснись ко мне тишиной своей.

А в заброшенном парке кружит листопад,
И дрожит над рекою кленовый закат.
Заплутала небесная просень,
Русская осень.

А в заброшенном небе пылится звезда,
И опальные птицы летят в никуда.
Ничего друг у друга не просим,
Русская осень.

Гроздь праздничной рябины синего неба гость,
Мы поздно полюбили, раньше не довелось.
Нам надо попрощаться, птицы летят на юг,
Мы замыкаем круг на ветру разлук.

А в заброшенном парке кружит листопад,
И дрожит над рекою кленовый закат.
Заплутала небесная просень,
Русская осень.

 

Еще раз про любовь

Рассказы деда

 Однажды, в начале зимы, отец с мамой собрались в деревню навестить бабушку и деда. Мне было тогда лет восемь. От нашего поселка до деревни, где жили старики, было километров двадцать пять. Дорога к ним шла через тайгу. Километров пятнадцать можно было проехать на маленьком паровозике под названием «кукушка», возившем рабочих на лесоразработки по узкоколейке. А там пешком… Я напросился пойти с ними, отец сначала не хотел брать, но потом сдался:

— Только потом не ной, дорога дальняя! Но мне уж очень хотелось покататься на поезде, а потом похвастаться перед друзьями. Примерно в три часа вечера маленький паровозик потащил шесть таких же маленьких вагончиков за сменой лесорубов, по дороге останавливаясь на двух станциях, где жили военнопленные, которых и возили на лесосеку. Через час паровозик доставил нас на конечную остановку. Зима в том году была многоснежная. Тропа, по которой предстояло пройти остальное расстояние, была хорошо утоптана – значит часто ходили по ней.

У нас зимой темнеет очень рано, зато летом солнце прячется всего на два-три часа. Когда мы углубились в лес, стало уже совсем темно, хорошо еще, что было полнолуние. Снег блестел в лунном свете на ветках деревьев, словно бриллианты, которые усыпали мундиры огромных великанов. От этого становилось немного жутковато, потому что за каждым кустом мог спрятаться леший или какой-нибудь страшный зверь. Я начал прижиматься поближе к родителям.

— Что выдохся уже? Тебя предупреждали – далеко и тяжело. — Нисколечко я не устал. Пап, а волки здесь есть? Мам, а лешие взаправду водятся или только в сказках? — А-а, да ты у нас, оказывается, трусишка!.. — Я не трус, просто так спросить нельзя, — и, пряча свой страх, я побежал вперед по тропинке. Но как только родители скрылись за поворотом тропы, как вся спесь с меня слетела и я придержал свой бег, а потом и вовсе перешел на шаг.

— Вы что, устали, быстрее идти не можете? Так с вами и до утра не дойдешь! – расхорохорился я. За следующим поворотом лес внезапно кончился, и в дали замерцал огонек – маленькая деревушка, всего один дом. Где-то вдали завыли волки. — Что, уже пришли? – с надеждой спросил я. — Нет, то всего лишь Починок, когда-то большая деревня была. Я здесь родилась, — сказала мама, — нам еще километров пять осталось. Вот сейчас поднимемся на тот увал, а там за леском и будет наша деревня Подгорены.

Поднялись на увал, прошли лесок, и перед нашим взором открылось большое до горизонта поле. Цепочкой по нему, с небольшим интервалом, горели огоньки деревенек. — Вот и наши Подгорены, дальше Наугорена,а там Кошурята. У деда нас ждали. Дом небольшой, горница служила и залом, и столовой и спальней. Большая русская печка. Вместо кровати — большие полати. Да и как на севере без русской печки? Она и кормилица, она и спальное место. Устав с дороги, от ужина я отказался, забрался на полати и крепко уснул.

На следующий день при свете дня я разглядел деревню. Длинная улица с тремя десятками домов растянулась почти на километр, дорога укатана санями. Родители помогли деду разделать зарезанного поросенка, а вечером ушли в другую деревню к маминой сестре. Меня с собой не взяли, да я и не пошел бы. Вечером к деду собирались деревенские жители — он был бригадиром.

Над большим столом зажгли большую керосиновую лампу. За стол сели мужики, а женщины в другом углу с бабушкой занялись своими делами. Я, чтоб не мешаться залез на полати. Обсудив текущие дела и получив задание на следующий день, выкурив не одну цигарку с махоркой, постепенно перешли на всякие истории и страшилки. Женщины, переделав свои дела, придвинулись ближе. — Максимыч, расскажи про отца еще что-нибудь. — Да что рассказывать, вроде бы, вы лучше меня уже все знаете,

— дед начал отказываться, хотел, чтоб его получше попросили. Наконец, докурив цигарку, начал свай рассказ: — Как вы знаете, отца звали Максим Григорьевич, а народ в шутку прозвал Максим Горький — за ere умение рассказывать интересные истории. Его приглашали с рассказами не только у нас в округе, но и хаживал он по приглашению чуть ли не в Вятку. Ну вот, что запомнил, то и расскажу вам.

— Было это еще в том веке, когда было мне лет шестнадцать от роду. Все окрестные леса я уже тогда знал, как ты свой чулан не знаешь. Дед, подарил мне ружье — пистонку или шомполку, если хотите. Это ружье заражалось со ствола: и пыжи, и заряд забивались шомполом — от этого и одно из названий, а второе оттого, что на запальник одевался пистон, капсюль, по которому бил курок. Это, чтоб вы знали.

Еще был посох — рогатина — полутораметровая палка с обоюдоострым клинком вершка три-четыре. Это мне все дед мой, охотник, и оставил в наследство. Вот с этим наследством я и облазил все окрестные леса. Ну, так вот, однажды весной собрался я сходить проверить какое состояние у язов на Дворище. Лед-то, поди уже сошел, да и порушил их. Надо кой — где подладить, да новые еловые ветки вплести. А то скоро рыба с нереста в низовья попрет — упустишь — останешься без запаса вяленой и сушеной.

Положил в пестерь хлеба, картохи, соль, спички, надел на спину, повесил на плечо ружье ,взял свой посох и пошел в лес. До язов наших идти не так далеко, а тем более напрямки — ну час, ну полтора. Да я решил напрямик – может какой приварок, попадет — рябчик или глухарь. Было начало мая. Снег с полей уже ушел, а в лесу, особенно в ельниках и распадках, долго еще будет лежать. Почки на березах уже напухли — вот-вот проклюнется первая листва. Красота будет!

Пернатые обитатели уже вернулись с южных курортов и радостными песнями оповещают об этом. Поют в основном самцы, стараясь привлечь подружку и создать с ней семейное счастье. Ишь, поганец как заливается фить-фить-трюююю, фить-фить-трюююю. Так бы и сидел и слушал, да дело надо делать. А вот и рябок голос подал. Ну, друг ситцевый, наверно ты сегодня порадуешь мой желудок. Жалко, конечно, но такова жизнь. Иду на голос, подкрадываюсь, подкрадываюсь. Где ж ты, голубчик, сидишь? A-a, вот ты где! Вскинул ружье. Пo лесу прокатился первый «весенний гром».

Сначала все смолкло, но потам все продолжилось снова – все так же запели птицы — никто не заметил потери одного певца, эк, жизнь! Вот так живешь-живешь, и никто не заметит, что ты перестал петь, а жизнь от этого не изменилась. Все продолжается так же. Цветут цветы, поют птицы, и каж¬дое утро на востоке всходит солнце. Не став обходить, продрался сквозь ельник.

Что такое? Я снова оказался там же, где встретился, а рябчиком. Странно! Иду дальше. Лес какой-то незнакомый стал. Ничего не пойму! Повернуть назад что ли? Ну, не был я здесь никогда. Что за леший меня водит? Тьфу ты, не ко времени его вспомнил. Выхожу на поляну — посередине стоит домишко с одним окошком, на крылечке сидит седой старичок. — Здравствуй, дедушка!

Куда это я забрел? Никогда раньше здесь не бывал. — Здравствуй, мил человек! Мало кто сюда забредает, но гостю я всегда рад. Ты не бойся, проходи — гостем будешь. — Я и не боюсь, чего старого человека бояться? Тольке некогда мне дедушка — засветло хотелось бы домой возвратиться. — Да ты заходи, заходи в избушку-то. Не побрезгуй угощеньем моим. Давно у меня гостей не бывало. Только я заметил — что-то хитрое блеснуло в глазах старика. Я немного насторожился , но виду не подаю.

Взошел на крыльцо, отворил дверь и остановился. Посреди комнаты стоял стол, а на нем! — блюда с малиной, черникой, морошкой, земляникой — что за наважденье? Не бывает такого не сезон еще ягодам свежим. Что-то остановило меня, и я перекрестился… Сразу все изменилось – домишко исчез, стало светло, а я стою на краю обрыва над рекой — сделал бы шаг и… полетел бы в глубокий омут. Я отпрянул от обрыва. И тут раздался оглушительный хохот: — Зря ты в гости не зашел.

Это леший над мальцом решил подшутить — говорят же, идя в лес, не вспоминай его, а то обязательно встретишься. Огляделся, а место-то знакомое — вон за теми поворотами и будет Дворище, куда я шел. Замолчал лед и начал скручивать новую самокрутку. Все сидели ,затаив дыханье. — А что я тоже раз был в лесу и меня леший водил, — начал один. Но на него сразу зашикали.

— Продолжай, пожалуйста, Максимыч. Я лежал тише мыши. Меня рассказ потряс — неужто, правда? Дед скрутил самокрутку, закурил. Затянувшись глубоко, прокашлялся и, хитро улыбнувшись, продолжил: — Все, что рассказываю — это сам слышал от папаши своего, поэтому может, что и не так, но как слышал, так и рассказываю. И так… — Пригласили меня в Клиновку послушать мои рассказы. Был конец сентября.

Это как раз за год до войны с немцами было, а может в двенадцатом, точно сказать не могу, но незадолго до войны точно, голому соб¬раться, только подпоясаться! Взял я свой пестерь, без него никуда через лес не хожу, он мне однажды жизнь спас. Ну, да это потом. А сейчас дру¬гой случай расскажу. Так вот — взял свой посох, приладил на пояс нож и пошел. Как всегда решил идти через лес — так короче, и привычней – ведь лес — мой второй дом. Как уже говорил, был конец сентября. Осень выдалась сухая. Листья с деревьев уже облетели. Первые заморозки пробежали по земле.

Иду, похрустываю подмерзшей листвой. Тишина. Птицы уже на юга отправились. Только дятел стучит ,добывая себе корм, да ронжа что-то истошно зашлась. Вдруг слышу вдали урчанье. Мишка! Да не дикий и сердитый рев, а словно какое-то большое удовольствие получает. Интересно мне стало — дай думаю погляжу, ветер как раз на меня дует. Не заметит. Но на всякий случай снял ножны с рогатины, проверил остроту клинка. И начал осторожно приближаться к тому месту, откуда доносилось рычанье медведя.

Подкрался, смотрю — на небольшой поляне, под высокой елью зарывшись головой в муравейник, что-то с великим удовольствием вкушает медвежонок-первогодок. Видно мать кто-то убил, а молодой медведь так и не подготовился к зиме — шатуном будет. Или сам погибнет от голоду или волки порвут зимой. Но мишка так увлекся, что ничего не замечает. Ну я и решил подшутить над ним. Подошел к нему, да и шлепнул его рукавицей по заду: — Ты что, разбойник, делаешь? – громко крикнул я.

Мишка рявкнул, отпрыгнул от муравейника и …упал. Я сам испуганно отскочил в сторону. Но медвежонок лежит, не движется. Я ткнул его концом посоха — никакой реакции – сдох мой мишка! Что делать? Называется — пошутил. Ничего не поделаешь, придется возвращаться назад. Не бросишь же добычу в лесу для лесных жителей. — Не уж-то, правда? — Правда! Я тогда уже взрослый был, хорошо помню как тятька прибежал домой, запряг лошадь и, взяв на помощь Серафима, ездил за ним. А потом дома его разделывали. — Максимыч, а как это ему пестерь жизнь спас, разве такое бывает?

— Ну, это было так: — Выследил я лося. По следам видно старый уже или ранен был. Однако крупный самец. А у меня уже была хорошая двустволка. Зарядил ружье патронами с жаканом, иду по следу. А было эта в средине октября. Снегу выпало еще немного, идти легко. Иду, все внимание на следы, ничего вокруг не замечаю. На мне шубейка с поднятым воротником, на спине неразлучный спутник — пестерь, ружье за плечом, а в руках неизменный мой посох без ножен. Вдруг меня словно кто-то дубиной по спине огрел. Я упал на колени и потом покатился по снегу. Рысь! Крупная! Здоровая!

Вцепилась в воротник зубами, рвет, а когти-то в пестере застряли. Она их, на мое счастье, вытащить не может. Злится, рычит, рвет зубами мой воротник, а добраться до шеи не может. Да и я сам ничего не могу сделать. Кое-как скинул ружье, потом пестерь вместе с шубейкой. Вскочил на ноги и вогнал клинок рогатины прямо в шею зверюге. А если б не было пестеря, да воротник был бы опущен, неизвест¬но чем бы все закончилось. — Вот так в жизни бывает! — Да-а!.. — Максимыч, расскажи еще что-нибудь.

Больно у тебя ловко получается. — Что не верите? — обиделся дед. Что слышал, то и продаю. — Что ты, Максимыч, верим, верим,- об этом старики не раз рассказывали. Ну, расскажи еще что-либо… — Ну, ладно, слушайте еще: — Этому я сам был свидетель, поэтому буду рассказывать от своего имени. Мне тогда лет десять было. Тятька собрался на ярмарку в Вятку.

Ярмарка, по рассказам побывавших друзей, это, это — короче словами не выразить, это надо видеть. Притом нам деревенским мальчишкам, живущим далеко от города. С нашей деревни еще три человека собрались ехать. — А, что, Афоня, не желаешь поехать со мной? — на зависть младшим сестре и брату спросил меня тятя. — Тятечка, всю жизнь буду благодарен. Конечно, еду.

С вечера загрузили телегу кой-каким товаром для продажи. Конечно раз охотник, так шкурки белок, зайцев, была и медвежья шкура. Ну, еще кой чего — рыба сушенная, самотканые половики, да льняные скатерти маминой работы. Рано утром, я почти не спал — боясь проспать, запрягли лошадь. Выехали со двора. В конце деревни к нам присоединились еще три подводы. На одной дружок мой, Ванька Воронин.

Тронулись все вместе. По пути следования через другие деревеньки к нашему обозу присое-динилось еще несколько подвод. Заехали в Елево, остановились на площади у церкви. Все стали молиться, прося у Бога удачной поездки. Наконец тронулись дальше. Проехали большое село Клинковку и выехали на большую дорогу, по которой уже двигалось множество подвод, все двигались на ярмарку. У тятьки много было знакомых. Он часто здоровался и с теми кого мы обгоняли, и кто нас обгонял.

Ехали целый день. К вечеру достигли маленького городка Белая Холуница. Для кого-то маленького, а для меня, не видевшего ничего больше, чем село Елево, он показался огромным, со множеством улиц и домов. Здесь предстояло заночевать. У нас здесь были родственники — мы поехали к ним. Но рано утром нам предстояло отправиться дальше. И вот мы уже снова в дороге. Обозов становилось все больше и больше и все двигались в одну сторону, — значит мы не опоздали.

Проехали еще один городок — Слободское. Вот тут и встретился Гриша Косинский. А дело было так. В огромной луже застряла повозка. Бедная лошаденка никак не могла вытянуть воз. Щупленький мужичонка бил беднягу кнутом, но ничего из этого не выходило. — Что ж ты паразит делаешь? Разве можно так издеваться над бедной животиной?! А если тебя так? — к телеге подошел здоровенный детина, — А, ну, выпрягай. — Гриша! Гриша Косинский! — Послышалось кругом.

Мужичонка выпряг дрожащую лошаденку, вывел ее из лужи. Гриша взялся за оглобли, поднапрягся и вытащил телегу на сухое место. — Гриша! сколько зим, сколько лет! Здорова, дружище! — приветствовал парня мой отец. — Максим Григорич, вот так встреча! Давненько мы с тобой не видались, чай, поди, лет несколько? — Да почитай года три уже будет. На ярмарку? Давай садись с нами, хоть поговорим. — Григорич, а это что за мальчишка? Не уж-то Афоня ?

— Он, Гриша. Между ними завязался веселый разговор, который мне ничего не говорил, и я переключил свое внимание на то, что делалось кругом. Для меня все было интересно. Вдали показался город. — Вот и Вятка! Гриш, а ты где остановиться решил? Давай у моих родственников. Григорий согласился. Город огромный, много дворов в два этажа и в три. Мы остановились у тятькиного крестного. На следующий день тятька уехал с Гришей продавать свой товар, а меня оставили дома.

Пробыл я недолго один. День был удачным и весь товар за хорошую цену ушел в один момент. Тятя с Гришей вернулись за мной, и мы пошли смотреть ярмарку. Описывать, что было на ярмарке, не буду, а вот что было дальше с Гришей, расскажу. Ходили мы, ходили и пришли к цирку — шапито назы¬вается. На афише написано – «Чемпионат России по вольной борьбе». Конечно, мы пошли посмотреть…

Посмотрели несколько пар и тут объявляют: — Кто желает побороть нашего борца? Если победит получит пятьдесят рублей! Ну, вышли двое парней, но обоих их под смех публики припечатали на обе лопатки. — Есть еще желающие? — Есть! — и тятя показывает на Гришу — Да, ты что, Григорич, не надо позориться — я же по-ихнему бороться-то не умею.

— Гриша, да ты их одной левой сделаешь. Короче говоря, вышел Гриша. Схватил борца медвежьей схваткой и припечатал того на обе лопатки. Хозяину жалко деньги отдавать, он предлагает побороться еще с одним и увеличивает ставку до ста рублей. А сто рублей в то время для крестьянина огромные деньги. Гриша согласился. Выходит еще один, но и он не устоял перед Гришей.

Тогда хозяин предложил двести рублей, если он другого положит. Видно дело серьезное, раз такие деньжищи на кон ставятся. Объявляют: — Иван Заикин! Публика взревела – чемпион! Ну, Гриша с ним повозился, повозился, да и припечатал на лопатки. Тут хозяин цирка совсем разошелся: — Дам пятьсот, если еще одного положишь! — А чего не положить, — разошелся и Гриша, — деньги уж больно большие предлагают. — Чемпион чемпионов Иван Поддубный!!! Короче говоря и его подмял Гриша.

Публика неистовала. А Гришу обступили выскочившие борцы, хлопали его по спине, ощупывали его мышцы. Хозяин цирка начал предлагать большие деньги за то, чтоб Гриша начал у него работать, ездить по всей России, да и за границу. Но Гриша отказался от такой чести. Забрал деньги и мы ушли из цирка. Сразу же нашлось множество друзей, но Гриша был не из кутил.

Денежки-то нужны ему очень были — жениться он собирался. Но несчастье принесли ему эти деньги — родная сестра, позарившись на деньги, отравила нашего богатыря. Дед тяжело вздохнул, закурил новую цигарку. — Вот стерва! Такого мужика извела, убить ее мало. — Ну, все, мужики, на сегодня хватит. Завтра ни свет, ни заря вставать — поедем за реку за сеном…

Владим Ир.