Михаил Лермонтов

Раскаянье

К чему мятежное роптанье,
Укор владеющей судьбе.
Она была добра к тебе,
Ты создал сам свое страданье.

Бессмысленный, ты обладал,
Душою чистой, откровенной.
Всеобщим злом не зараженной,
И этот клад ты потерял.

Огонь любви первоначальной,
Ты в ней решился зародить.
И далее не мог любить,
Достигнув цели сей печальной.

Ты презрел всё между людей,
Стоишь, как дуб в стране пустынной.
И тихий плач любви невинной,
Не мог потрясть души твоей.

Не дважды бог дает нам радость,
Взаимной страстью веселя.
Без утешения, томя,
Пройдет и жизнь твоя, как младость.

Ее лобзанье встретишь ты
В устах обманщицы прекрасной.
И будут пред тобой всечасно,
Предмета первого черты.

О, вымоли ее прощенье,
Пади, пади к ее ногам.
Не то ты приготовишь сам,
Свой ад, отвергнув примиренье.

Хоть будешь ты еще любить,
Но прежним чувствам нет возврату.
Ты вечно первую утрату,
Не будешь в силах заменить.

Видеоклипы студии «LINK» собравшие миллионы просмотров

Женитьба

Женитьба – дело нехитрое, ежели с бухты-барахты; но и нешуточное, ежели всерьёз. А ежели всерьёз, то торопиться не надо. Ведь парень женится, как в омут прыгает с головой, будь, что будет. Или взвешивает все «за» и «против». Иногда до того довзвешивает, что перестарком будет. В старину говорили: «Ищи жену не в хороводе, а в огороде».

Как работает? Трудолюбива ли? Лёнька, сам труженик, думал: лишь бы здоровая была, да негулливая, да деток побольше нарожала, — любил он детей. А красоту и ум сметливому человеку легко разглядеть. Если сам мудрый, то и жена умнеет с каждым днём. Как аукнется, так и откликнется. А девушки всегда думают: за хорошим мужем и любая жена просужа, рассудительная, значит.

Лёнька уже давно выбрал себе суженую, осталось не за большим дело, — только жениться. Приехал он издалека в отпуск с одной целью – сделать предложение. Легче сказать, чем сделать. А ему и сказать трудно. Язык, как бревно, лежит во рту, а, может, присох. Уж Лёлька всё поёт, намекает: Если Т—ц – не город, если Ржавка – не река. Если ты меня не любишь, то валяешь дурака.

А Лёнька — очень нерешительный, всё приглядывается, всё сомневается. Уж очень свободу жалко. Да и страшновато что-то. Неизвестность… Говорят женатым плохо, холостым-то лучше жить. Положил кисет на место. Ой, утром встал, а он лежит. Хоть на один день подольше холостой, неженатый, незарегистрированный.      Приехал он, живёт себе у Лёльки в доме, но молчит, как воды в рот набрал.

Спят, конечно, порознь. Там у Лёльки охрана будь-будь: старые отец и мать так и пасут девчонку, так и пасут. Пенсионеры — всегда дома. Родители хлебосольные, да ещё и выпить бражки из бочонка нальют. Живи да сопи в обе ноздри! Чего ещё надо? Отпуск идёт… А девке замуж хочется и того пуще! Дак как? Ведь первая не скажешь, бери, мол, меня в жёны, да и всё тут. А дело было поздней осенью. Дождь лей – полей. Вот однажды пошёл Лёнька проведать хозяйку, у которой он жил на квартире, когда работал здесь.

А в это время дома Лёлькин батька Анатолий Николаевич подшивал старые катаники льняной дратвой и спросил дочь: — Ну, Лёлька, как у вас дело к свадебке-то движется?- — Нет, папа, — отвечала доча, поглаживая чёрную кошку на коленях, — он мне ничего не говорит. А я первая об этом сказать не могу. — — Это понятно. Значит, не приспичило ещё. —

— Если б кто заговорил, или как помог… Может, ты папа в шутке за рюмочкой намекнёшь, а? – промолвила Лёлька, краснея. — Не-е-е…Лёлька – дура милая. Ты чево? Я что … гнилой товар с лопаты сбагриваю, что ль? Спешить не надо! Так и палку можно перегнуть в другую сторону…Не спеши… Придёт время, час ударит… Раньше, в моё время, мои родители шли к её родителям «сватом» — и всё. Приданое обговорят…

А тепереча ведать не ведаю, как делают. Одно скажу: ты чаще вспоминай цыганку из табора, вертайся, да не давайся! Всё позволяй, одно — никогда, нет!… — сказал так и пошёл к корове Цыганке в сарай. Цыганка, умница, обошлась нынче вовремя и вот-вот должна была телиться.

Дождь, уже и со снегом, моросил весь день с утра. Начало смеркаться. В окнах зажёгся свет. Одновременно с хозяйкой Алёной Ивановной пришёл и Леонид: — Ой, да ты совсем мокрый, простынешь, — сказала Алёна Ивановна Леониду. — Что верно, то верно, не очень балует меня здесь погода. Да и мосточки у вас такие, что на один конец ступишь, а другой тебе по лбу. Попал в лужу, и носки теперь мокрые.

— Лёня, а ты полезай на печь да погрей ноги, а то не ровён час застудишься. А я пока носки постираю. Да и Лёлька скоро из института приедет. Сядем паужнать. Едва успел Лёнька залезть на печь, удобно пристроиться, как вдруг в тёмном коридоре кто-то зашеборшился, и дверь приоткрылась: — Можно зайти? Здравствуй, соседушка! – послышался чей-то женский голос. Лёньке голос показался знакомым.

«Где же он его слышал?» — Да, Христос с тобой! Христос с тобой! Проходи, здравствуй Нюша! — пропела Алёна Ивановна. — Садись вон на лавку, чай убегалась? — Алёна, ты новость-то слыхала? – спросила Нюша, а сама всё старалась из любопытства заглянуть в чуть приоткрытую дверь большой комнаты, не видно ли молодых. Лёньку-то она не раз видела у золовки, Лёнькиной квартирной хозяйки.

И там она совала свой любопытный нос: «Если молоко так любишь, надо брать невесту с коровой», — окала она Лёньке, явно намекая, что она осведомлена про шуры-муры с Лёлькой. — Какую новость? – спросила Алёна Ивановна. — У Паршихи — то вчерась муж с дружком такой пьяной домой возвернулся, что выгнал жёнку Нинку на улицу и двери вышиб. Дорвался до дармового вина-то…

Дружок богатый угощал. Готовы были в оба конца лить. Нинка ко мне ночью прибежала, ревмя ревёт, а седни сранья убежала глянуть, что в избе творится, — выстудили, небось, топи, не топи печку-то…  Нюрка сказала, а сама глазами так и зыркала везде и всюду, искала зацепку, как бы о главном разузнать. Весь городок знал Злобину, как большую сплетницу.

У неё денег всегда в обрез было, а она брала «рубель» или трёшник для виду, будто за хлебом. И ходила по универмагу с пустой сумкой, да всё разузнавала, вынюхивала, мела, как помело, в разные стороны. Уж она, лучше местного радио, знала все новости и разносила их с неимоверной скоростью. И сейчас у неё был нервный зуд, разузнать, что там у Ефремовых творится, и первой всем сообщить положение дел. Не зная, что ещё сказать, на тактичное молчание Алёны Ивановны:

Голова-то, поди, утресь будет болеть у Гошки, так Нинка ему на тверёзую-то голову и даст чертей… А двери-то надо будет вставлять…выстудят в избе-то Можно я у тебя, вон, плюшки-то попробую? Я почти не пеку, раз одна. – Спросила Нюрка, видя, что её тут не очень-то жалуют. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Взяла самую большую плюшку, а жевать нечем, три зуба и те болят.

— Да, со Христом! Не хошь ли и домой ещё дам, бери! – Сказала Алёна Ивановна и стала завёртывать ей с собой две большие плюшки, лишь бы та поскорее ушла, — я сегодня три противня испекла.   6. Видя, что ей сегодня выйдет облом, Нюшка Злобина, сгорая от нетерпения, в «благодарность» за плюшки, беззубо прошепелявила: — Што-о-о, правда, говорят, что у вас молодые-то пораздельно ложатся, а вместе встают?

— В тот момент Нюшка выжидающе думала, — «что же ты сичас запоёшь?» Тут уж не только Алёна Ивановна вздрогнула от такой дерзости, но и Лёнька на печи чуть не подпрыгнул от такого вопроса. Вот тебе и «господин случай»! Что же сказать бедной матери? Не видно было на печи, темно, но покраснел, наверное, невольно подслушавший разговор Лёнька.

И не от жарко натопленной русской печи, а от своей нерешительности. Но Алёна Ивановна не растерялась, умела держать удар: — Они давно подали заявление в ЗАГС, там же месяц дают на раздумья. Лёля против… Институт… надо ей… последний курс заканчивать.

Вечером с одиннадцатичасовым поездом приехали две сестры: Галина и Лёля. Дождь уже прекратился, но на улице темно, ничего не видно, грязно… По дороге к дому Галина, старшая сеструха, расспрашивала: — Ну, как замуж зовёт? Когда свадьба? — Нет, ты знаешь, Галя, молчит и на эту тему ни гу-гу… А я стесняюсь начать разговор… — А ты соблазняй!

— Как это, «соблазняй»? — А так, ночью, когда все спят, пойдёшь в туалет… И ненароком к нему под одеяло заверни… Спинкой потрись… А в сорочке в новой, надушись… Ему сразу жениться захочется. Молодой ишшо… Представит, что жена рядом… Сейчас ночи тёмные, никому ничего не видно, а кровати рядом, быстренько назад, если что… Ты ведь спишь между мамой и Таней, тесно, неудобно, вот и бегай туда-сюда…

— Выдумываешь, тоже мне метод… Да мама на страже, сразу ищет меня, «Лёля, где ты?». Ты же знаешь нашу маму: она спит и не спит, — вся начеку. — Лёля, можно время найти, но не соблазнись сама, а его «смузыкивай»… — Галя, а Альберт Иванович, твой благоверный, приедет? – увильнула от темы Лёля.

— Завтра утром обещал, сегодня он дежурит…  В воскресенье рано утром приехал Галин муж Альберт Иванович, такой приветливый, с цветами, с шампанским, с красной рыбой. С Лёней он виделся раньше много раз, когда тот работал здесь, да и на танцах бывали. Альберту Ивановичу Леонид очень понравился, и они вместе с Лёлиным «отцом благочинным» уже много раз пели:

«Бабушка Арина около овина поджидала отца Вениамина што-то очень подозрительно, подозрительно, подозрительно, подозрительно…. Отец благочинный забрался в погреб винный и выпил на пятиалтынный, приблизительно, приблизительно, приблизительно,…» И так они втроём могли петь эти куплеты до бесконечности. Анатолий Николаевич знал таких куплетов бесчисленное множество.

Покутил, бывало,… немало… Только женщины на стол всё приготовили, только шампанское открыли, выпили за встречу, за приезд, (первый тост всегда говорил хозяин) как уже и вторительная. Альберт Иванович встал и спроста сказал: — Ну, что я уж думал, — на свадьбу еду, — всего вёз. Я предлагаю тост «За молодых!» Расписались уже? Мы с папой три дня гулять будем…

Я возьму выходные по такому поводу… Едем завтра с нами вместе…подавать заявление. Да, вас распишут по отпускным документам сразу же, и месяц не надо будет ждать… — За Вас пью стоя! — Как легко бесхитростному человеку! Не мудрствуя лукаво, он всем облегчил тягостную тишину, сделал предложение – никакие увёртки и намёки не нужны стали… Искренность, открытость — самая лучшая черта характера человека. А уж Лёлька-то как была рада, вся так и сияла от любви и нахлынувшего счастья…

А поздним вечером Лёлька спросила Лёньку: — Ты слышал, что сказала Злобина? Мне мама поведала… — Я спал, ничего не слышал. А что она сказала? Опять про невесту с коровой – раз молоко люблю? — Да, насчёт ЗАГСА… — Ну, я что? Я – не против, хоть завтра… Мне всё равно… — А мне не всё равно… Ты уедешь – и концы в воду… Я останусь, как просватанная невеста… — без места… А я-то размечталась, наслушавшись арий из Пушкина: «Я люблю тебя, я люблю Вас, Ольга!»

Мечтать не вредно, говорят,… — опустись на землю, родная… Я ждала совсем других слов от тебя перед женитьбой… А про себя подумала: «Быть бычку на верёвочке».  На следующий день Лёлька взяла верёвочку, надела на суженого и повела его, как телёнка, в ЗАГС. А тут вскорости и свадебка. «Отец благочинный» поднимал бочонок с бражкой из подвала три дня подряд.

Сваты и спелись, и спились… Все песни перепели… Лёня женился, — через сноп молотил, — старший братец Коля был ещё неженатый. На второй день свадьбы приехали Лёнины братья: Николай и Василий с девушкой. И свадьба сделала новый оборот, ещё более весёлый виток, так как старший брат Николай играл на баяне и пел, дай Бог всякому так петь… Это он пел под баян: «Говорят, женатым плохо…»

А молодые часто уединялись, не замечая начавшихся трескучих морозов, под толстыми ватными одеялами в холодной неотапливаемой горнице. P. S. Я на свадьбе был, мёд – пиво пил. По усам текло, да в рот не попало. А на второй день я горшки бил да деньги на пол кидал… А молодайка подметала… Сам видел.

Иванова Ольга Ивановна