Лучшие стихи про детство

Все мы были детьми

Смотрят с карточек помятых,
Что хранятся в толстых книжках.
Чуть наивные девчонки,
Беспокойные мальчишки.

Были мы детьми когда-то,
Торопили сами время.
С нежным запахом черёмух,
Кувыркались прямо в лето.

Словно сахар растворялись,
В сказках, мультиках и книжках
Аккуратные девчонки,
И весёлые мальчишки.

Время медленно катилось,
Награждая нас годами.
Мы взрослели, суетились,
И не к лучшему менялись.

Как же это получилось,
Из весёлых и беспечных
Мы внезапно превратились
В кучу жалоб бесконечных.

Что же с нами происходит,
Мы толстеем и лысеем.
Раздражаемся внезапно,
И от этого глупеем.

Годы злобной черной птицей,
Мимо окон пролетают.
Мы пешком уже не ходим,
И зеркал мы избегаем.

И теперь несётся время,
Жизнь нас месит словно тесто.
Потому и выплываем,
Как пельмени на поверхность.

Что же делать нам ребята,
Есть ли выход из застоя.
Выход есть, его найдёте
В положительном настрое.

Надо просто просыпаться
С чистой радостью как в детстве.
Научиться улыбаться
И открыть для счастья сердце.

Не гоняться за Жар-Птицей,
Тратя силы понапрасну.
Заглянуть в былое детство
И оно вам даст подсказку.

По волнам воспоминаний
Побарахтаться немного.
И в душе когда-то детской
Обрести свою опору.

Начинайте улыбаться,
Спину гордо расспрямите.
Вы  глаза свои не прячьте,
От асфальта поднимите.

Мои милые девчонки,
Босоногие мальчишки.
Мы еще не долистали
Непрочитанные книжки.

Всё ещё не так уж плохо,
Пусть нас годы подгоняют.
В нас ещё найдутся силы
В память старых фотографий.

Надо просто нашу память
Перечитывать как книжку.
И тогда вернутся снова
И девчонки и мальчишки.

Видеоклипы студии «LINK» собравшие миллионы просмотров

Судьба

 Зойка быстро бежала: до смены оставалось часа полтора, а до заводской проходной ещё бежать да бежать. Автобус сегодня что-то припоздал, дорога неважная: грязь после дождей, колея разбита. Каждую весну и осень так, да и летом, если дожди, тоже дорога плохая.  Зойка торопилась, вдруг услышала краем уха: -Давай погадаю, красавица, всю правду скажу!    Интересно, но страшно знать, что тебя ожидает.

Она не останавливалась, но цыганка – женщина не молодая, со смуглым худым  лицом, схватила Зойку костлявой рукой за рукав пальтишка и негромко добавила: -Умрёшь рано, в тридцать три года…  Зойка рванулась из цепких рук провидицы и понеслась дальше. — Господи! Да сколько же мне осталось-то? Так… всего пятнадцать лет? Что-то маловато мне отмерила вещунья! – думала Зойка.  Мысль эта время от времени посещала Зойку, но она гнала её.

С чего это вдруг она должна умереть в тридцать три года? Нет на то оснований!  Время  шло. Позади институт, беспокойная работа, замужество. Постоянная тревога за мужа: он в дороге всё время, командировки, поездки во все концы необъятной страны.

Больше всего Григорий любил осень, уборку хлеба. Возил зерно от комбайнов. Всё готов был отдать за те деньки, что дарила ему осень: душа, казалось, пела, переполнялась радостью. Поля были окружены желтеющими берёзовыми лесами, уходящими далеко за горизонт. Хорошо думалось в такую пору, мечталось. Григорий ещё до армии работал на машине, но тогда не было командировок: был молод, не посылали, да и техника была такая, что на ней далеко не уедешь. Завгар частенько посмеивался, когда Гришка просил какую-нибудь  запчасть:

— Вот, Гришка, вернёшша ты из армии, машину дадим само луччую, тогда и командировки тибе, и дальние рельсы! А пока ремонтируй, учись за машиной ходить, машина, она, как девка, ласку любит! Как Зойкю любишь, так и машину люби, хоть и «развалюха», а ты йё люби, она тибя не выдаст, а муфты нет, хоть ты миня режь! -Дак как же, дядя Саша, быть? Делать-то чё? -А ты вот попробуй так!

 И дядя Саша выдавал какую-нибудь «тайну» типа, чтобы радиатор не бежал (уж и паять-то негде!), засыпать в него сухой горчицы. Мужики посмеивались, но советы старого шофёра ценили, прошедшего на машинах по дорогам войны. Они хоть на время давали возможность «вылезать» из-под машины.      Конечно, завгар понимал, что без этой запчасти ничего не сделать, но и взять было негде.

Были на складе такие же  обломки, что толку менять «шило на мыло», только время зря тратить да нервы трепать. Вот и давал советы молодняку.  Видя старания парня, завгар пошёл к управляющему, просил сделать заявку в райцентр. Тот упирался, говорил, что нет денег в хозяйстве, а какие есть, то нужны на  более важное  дело. Дядя Саша не сдавался:

— Так ты подумай, Егорыч, уйдёт парень в армию и не воротится в наш драбадан. Поддёрживать таких надо, а мы не создаём им условиёв никаких, почё  оне к нам возвращаться станут? -Да молод, молод ещё Гришка, пусть повозится со списанным «газончиком», на нём покрутит «баранку». -Вот-вот! Толькё «баранку» на ём и покрутить, а боле ничё нельзя: всё крошитса, выпадыват,  спадыват да тарахтит, как трактор, а не машина. -Ладно-ладно! Не распаляйся!

Всё я знаю, дядя Саша… Скажи бухгалтеру, пусть перечисление сделает в «Сельхозтехнику» на запчасти, какие закажешь. — Вот уважил, вот отес родной! Да я сам Гришке помогу перебрать  колымагу! Удёржим мы парня! Тянётса он к технике. Будёт из ево толк, славный шофер получитса! Вот посмотришь! Я носом чую, а он никогда не подводил!  Дядя  Саша многозначительно  поднял указательный палец вверх. -Да ладно, Александр Дмитриевич, договорились.  Действуй!  Завгар метнулся в контору.  Какую сделку он выиграл! Как ловко управляющего подвёл к неразрешимому доныне вопросу: чё надо, то и заказывай!

  Анна Константиновна не сразу поверила завгару, но, видя его серьёзность, подала бланк заявки: -Да ты шибко-то, Митрич, губу не раскатывай, сказать-то сказал, всё одно половину повычёркиват. Сам знашь, не больно раздухаритса Василий Егорович, прижимистый хозяин. Он деньги не хуже меня считать умеет. -А я, Нюра, всё пропишу, чё надо.

— Пропиши, пропиши, Митрич, может, чё-то и получишь! Только я не шибко уверена. На днях для садика тоже распоряжение дал выписать на триста рублей на всячину всякую. Ох, как Катерина его упрашивала, пригрозила нажаловаться, он и сдался. -Худо ето, когда через угрозу толькё и можно чё-то добиться. Я вот тоже, кажетса, угрожал. -А ты-то чем грозил, Митрич?

-Да вот, мол, надо молодежь задёрживать в хозяйстве, заинтересавывать надо молодых. Вот  опять жо технику им подобрее, женятся – квартиру, вот и будут стараться робить, главно, нехто  не сманит в друго место: не в город, не на стройкю куды-нибудь. — Да, верно, ты верно мыслишь, дядя Саша. Надо укреплять кадры. Когда молодёжи много, работа спорится, да и веселее. Не уж-то наш управляющий понял это… Пока все не разбежались, действовать надо.

Парни-то всё же остаются, до армии живут дома, а девок совсем нет: кто в техникум, в институт подался, а кто на фабрику, кто на завод. Девки детали точат, железки перебирают, им бы за телятами ухаживать, коров доить. — Сама-то чё жо не пошла коров-то доить, а в кантору забралась? -Дак я доила, а потом из декрета вышла в контору. -В-о-о-т! Петро твой управляющему условие тогда поставил: либо ты в контору идёшь робить, либо вы уежжаите в Се-ля-я-бу. Ето в разгар-от уборошной!

В-о-о-т как было! -Да не припомню я, чтобы мы в Челябинск хотели уехать! Меня тогда управляющий сам позвал в контору, Петровна подучила бухгалтерскому делу. -Вот-вот…  Позвал… А почему позвал-то? Петро! Петро ему нужён! Комбайнера не хотел терять, вот и жёнушке евоной в канторе место! Вот как раньше-то делали. Помнишь, сколь у нас парней, девок было в деревне? Робили в совхозе все-ить. Хорошо робили! Душа радовалась, когда глянёшь на их, залюбуёшша.

А типерича всё по-другому! Управляющий сам бы куда уехал, да, наверно, место найти не можёт. Как найдёт, так сразу и до свиданьисо. А слушай-кё, а нашёл, наверно, раз быстрёхонькё согласьё на заявку дал! Как ето я сразу не скумекал? -Да ну! В разгар уборки! Не должен! -А чё не должен! Возьмёт да и бросит всё! Не те времена пошли! -Да всегда времена, дядя Саша! Нет, не бросит хозяйство Егорыч. Не такой он мужик! Втянулся он в работу, да и нравится ему здесь.

-Тощно? -Точно! -Ну тогда, можёт,  и правда, корни пустит здися. -Да корни-то пускать с кем-нибудь надо! А у нас нет девок совсем. -Дак и я про ето жо. -Так Егорыча девки не интересуют, не молод, сорок с гаком! Да и есть, наверное, у него кто-то. -Да вот я слыхал, будто жана у ево есь, живёт в городе, в деревню ехать не желат. Гресь туто-ка у нас непролазная и всё не хорошо.

Она — ить приежжала как-то, тогда он толькё у нас здися появилса. Погостила денькя два, да и укатила назадь, в город. Не весело, вишь ли, у нас! -А он уедет, так нам всем не весело будет! Ой! Тьфу-тьфу-тьфу, от слова не сдиётса… -Надо бы бабёнку  каку ему подыскать! А то жалко мужика отпускать. Знаткой агроном, мужик хозяйственной.  Руководитель опять жо умелой.

Вобчем, нельзя отпускать. И всё тут! -Да какие у нас тут бабёнки! Все в город удрали, а кто осталса, так те сто лет ему не нужны!      В контору зашла бригадир овощеводческой бригады, попросила Анну Константиновну проверить счёт-фактуру на отправку овощей в город на рынок. Завгар отправился в гараж. Там его встретил улыбающийся Гришка. -Ты чё ето сияшь, как новой гривенник? – сходу начал дядя Саша.

-А вот! – не скрывая радости, приплясывая, крутя какой-то бумажкой в руке, Гришка торжественно объявил дяде Саше, — в армию я ухожу, вот! Повестку получил! Второго числа – тю-тю! -Да ты чё, Гришка! -Да-да-да! — Ну ты не шибко радуйся, до второва числа ишшо долго, десять дён! Уборку-то и закончим, должно. А там – пойди, служи, отдавай долг Отчизне, тожо надо! Управ-от знат уж, али ишшо нет? -Не-е…

-Ну и славно, а ты робь, как робил! -Дядя Саша! А мне отпуск положен перед армией! -Я тибе покажу: отпуск ему… Ночами отпуск отгуливай!  На войну уходили – отпуск не спрашивали!      Дядя Саша ворчал по-стариковски. Вспомнил свою военную службу. На фронт уходил когда, действительную уже отслужил к тому времени. Опыт был. Пять лет не прошли даром.

Оружие в руках держал уверенно. Но что было, то было, быльём поросло. Давно дядя Саша пенсионер, да нет ему смены на тяжёлом поприще, так что он на голом энтузиазме исполняет обязанности завгара много-много лет. Любят его односельчане за преданность делу, за бескорыстность.

 Дни бежали. Погода менялась по пять раз на дню. Ушёл Гришка в армию, так и не дождавшись запчастей, не отремонтировав свой «газон». Придётся кому-то другому эту рвань ремонтировать.  Жизнь деревенская текла своим чередом. Василий Егорович женился. Для всех в деревне это было важное событие.  Была  на практике студентка-зоотехник из сельхозтехникума. Славная девчушка.

Понравилась она управляющему, да и он, видать, оставил след в её сердце. Через три месяца, закончив учёбу, приехала она на работу в деревню. Наверное, договорились. Почти сразу и свадьбу сыграли. Люба оказалась хорошим специалистом, работы не боялась, жить в деревне ей нравилось, хотя была городская.  Она быстро нашла контакт со всеми в деревне. Людям Люба нравилась.  Молодые завели корову, весной огород посадили. Появилась у односельчан надежда: никуда управляющий не уедет, корни пускать начинает, хозяйство заводить! Сложнее оторваться от всего этого.

 А Гришка, отслужив в армии, устроился на работу в райцентре, в транспортном предприятии. Встречал по выходным Зойку, она училась на учительницу в  другом городе.   Поженились они с Зойкой. Появились ребятишки. Павлик и Олечка. В них Гришка души не чаял, любил очень. Возился с ними в свободное от работы время: ходил с ними на лыжах, кататься на горки. С удовольствием читал им книжки, рассказывал  сказки, какие ему в детстве рассказывала бабушка про шута Балакиря, подолгу просиживал с ними в библиотеке,  выискивая какой-нибудь интересный материал, что задавали детям в школе.

В редкие выходные летом ездили всей семьёй на озёра купаться, в лес за земляникой. Иногда удавалось съездить за грибами.  Теперь в командировки Григорий ездил часто. Каждый год на уборку приезжал Гришка в родную деревню. Манила она его своим привольем, красотой природы. Наслаждался воздухом, тишиной. Мечтал вернуться сюда когда-нибудь. Встречал здесь друзей, знакомых. Дядя Саша-завгар на пенсию вышел, но делами хозяйства по-прежнему живо интересуется:

-Чё, Гришуха, опеть приехал, охота дома-то поробить, с родных полей хлебушко повозить? Айда, хватит на твой пай роботы! Она ждёт таких, как ты, любит она тибя, робота-та, да и ты от йё некуды не денёшша, видать, взаимно это у вас с  ей, как с Зойкёй ровно! Даже, наверно, крепче, чем с Зойкёй. Ездишь суды на роботу-то без Зойки еть! Ну ничё. Земля, она таких любит! Ты, Григорей, молодес, раз не забывашь родну деревню. Кажной год робишь здисяка.

И она тибя не забудёт! Так-то,- закончил приветственное слово дядя Саша.    Вообще-то раньше он таким многословным не был. Сейчас откуда взялось красноречие? Григорий слушал дядю Сашу, улыбаясь, вспоминал, как жил и работал в деревне до армии. Как после службы каждый год приезжал сюда работать на время посевной и уборки. Зимой возил уголь для хозяйства.

 Зойка нет-нет да и вспоминала предсказание цыганки. Теперь, когда были дети, она боялась за их жизни, за мужа и … за себя. Боялась темноты на пустынной улице, боялась неизвестности, боялась … боялась. Ей было страшно жить в то время, когда исполнилось тридцать три года. Чувство тревоги не покидало её. С облегчением она вздохнула, когда пережила этот год.

А через год и вовсе забыла вещуньины слова. Почти каждый отпуск ездила куда-нибудь с мужем. Радовалась жизни, пока не ворвалась в дом беда, не разрушила счастье  и любовь.   После гибели Григория Зойка вся почернела, забыла обо всём на свете: о детях, о себе. Ничто не интересовало, ничто не волновало её. Зойка не знала, что делать. Ей казалось, что жизнь закончилась, что мир провалился куда-то и она вместе с ним. Вот теперь она снова, увидев на улице цыганку, вспомнила о предсказании. Вот оно! Свершилось… «Может быть, можно было что-то изменить? Но как?» – думала она.

Была тёплая осень. Тогда и октябрь стоял, как по заказу, без дождей.  Была уборка – любимое время Григория. Беда обрушилась внезапно. Никто и подумать не мог, как он, такой осторожный, внимательный, допустит такую оплошность, которая стоит ему жизни. Осиротит  детей, сделает Зойку вдовой. Вдова… Слово-то какое страшное. Вот оно. Вот когда слова цыганки нагнали её, сделались пророческими. Ведь Зойка и впрямь умерла! Всё живое в ней замерло навсегда: ни улыбки, ни огонька в глазах, ни радости в голосе.

Чёрные платья носила Зойка теперь. Это её самый праздничный наряд. Ох, а какой она была хохотушкой! А теперь взгляд померк, голос потерял звонкость. Только в работе и забывалась, хотя, какое там, забывалась. Образ мужа всё стоял перед глазами. Всё ждала: вот придёт, вернётся из поездки, всё прислушивалась к шагам на площадке, бежала к двери, прислушивалась к рокоту мотора остановившейся машины за окном, хотя умом давно поняла – всё, нет его.    Дети выросли, закончили школу, вузы. Зойка жила их заботами. Проблем меньше не стало. Не зря в народе говорят:

«Маленькие дети спать не дают, большие – сам не уснёшь». Все мысли о них, о родненьких. Радовалась их победам. Но сердце Зойки как сжалось тогда, так и не разжимается. Видно, так и будет.  Говорят, что время лечит. Не правда! Боль с годами притупляется, но не уходит. Кровоточит рана в сердце и болит, болит, как прежде. Зойка научилась сдерживать слёзы, не показывать виду, что тяжело на сердце. Никому никогда не жалуется: «Кому интересно выслушивать моё душевное состояние?»

Единственный вопрос мучил Зойку: за что? Вроде бы не за что! Неужели и правда, судьба?      Когда спустя какое-то время после гибели Григория, Зойка приехала к бабушке, та только дверь открыла – запричитала: «У тебя моя судьба, Зоюшка. Я тоже овдовела рано, но тогда-то хоть война была, кругом горюшко было». Зойка знала эту историю.

Дед вернулся из госпиталя (привезли провожатые), тяжело раненный, перед Новым годом в 1942, а первого мая 1943 года его уже похоронили. И было тогда деду  тридцать четыре года. Совсем молодой мужчина, которому хотелось жить, любить, растить детей, но жизнь оборвалась. Беда заглянула в дом. Осиротела семья…  И вот, спустя полвека, в дом снова пришла   беда. Снова осиротела семья. Так что же это? Судьба? Стечение обстоятельств? Или за счастье платить надо? Кто  сможет ответить  на этот вопрос?

Татьяна Паюсова