Невеста

Василий проснулся в холодном поту, несмотря на то, что печь была натоплена с вечера и в избе было жарко. Сердце бешено колотилось. Он подошёл к ведру, зачерпнул воды и взахлёб, жадно, выпил почти полный ковш. Утерев рот рукавом, он вышел на крыльцо. Полная луна освещала двор и постройки. В конце улицы виднелись купола храма, кресты озарены были бледно-голубым сиянием.

Василий перекрестился, глядя на церковь, и прерывисто вздохнул. Этот кошмар преследовал его вот уже третьи сутки после того, как похоронили Лиду — его невесту. То ли сон, то ли явь, и не разобрать — являлась к нему Лида в белом платье, в котором была она положена во гроб. Волосы чёрные по плечам вьются, руки она свои тянет к нему, сказать что-то хочет, да не может ни слова вымолвить, словно немая и только плачет и плачет.

Катятся слёзы по её бледным щекам. И хочет Василий помочь ей, да не знает чем. Протягивает ей в ответ свои руки. А рубаха у Лиды вдруг начинает кровью оплывать и уже по волосам тоже стекает кровь, и по плечам, и по лицу, и вся она покрывается потоками крови. И в этот момент Василий всегда просыпается, а липкий страх обволакивает его с головы до ног.

— Ну всё, хватит, — смахнув с перил крыльца снег, сказал сам себе Василий, — Пойду-ка я к отцу Мефодию, он в этих делах смыслит. Прямо сейчас и пойду. И Василий, нашарив в сенях валенки и тулуп, отправился в конец улицы, где возле храма жил в старенькой крохотной избушке такой же старенький и маленький отец Мефодий. Он сразу открыл, не успел Василий постучать в окно, словно сидел тут, поджидая Василия.

— Вот такие дела, отец, — закончил свой рассказ Василий, — Что делать мне, ума не приложу. Я и спать уже ложиться боюсь. Она ведь каждую ночь ко мне является. Может это от горя у меня разум помутился? — Давай встанем на молитву, Василий, — произнёс старенький священник, — А там, глядишь, Господь нас надоумит, как нам быть.

Может то и не Лида к тебе является, а лукавый, чтобы смутить, испугать. Надо молиться о Лидии крепко. Сейчас душа её до девятого дня в рай полетит, на обители смотреть светлые, а потом в аду будет вплоть до дня сорокового, вот уж тогда нужны ей будут наши молитвы тем паче. После сорокового дня определит ей Господь место, где упокоиться.

В углу избы горела лампадка, отец Мефодий и Василий встали на колени, и священник начал читать Псалтирь. Незаметно пролетело время. Уж забрезжил за окнами поздний, густой зимний рассвет. — Ступай, Василий, а в воскресенье приходи причаститься. Василий поблагодарил старого батюшку и пошёл в сторону дома.

— Отчего же этот морок? — шёл и думал он про себя, — Нет, это всё оттого, что горе свежо. Как не горевать, с Лидой они уж свадьбу наметили после рождественского поста, была Лида с соседней деревни, познакомились они в городе, на ярмарке. Да и полюбил он её сразу, с первого взгляда. Ходить к ней начал, на вечорки с парнями, да девушками звал лишь её.

Благо деревня, где она жила, через лесок напрямик была, идти всего ничего, минут двадцать. Долго не думал, через два месяца замуж позвал. Лида согласием ответила. Вот ждали, пока пост пройдёт. А тут на тебе, пришла беда — отворяй ворота, скончалась Лида внезапно. Никто не знал отчего, легла спать да и не проснулась. Хоронили её словно живую, Василий того и боялся, что вправду живая — совсем она на покойницу не походила, одно только — бледная, а так, ну словно спит.

Ухо к её рту подносил, слушал — а вдруг дышит? Деревенские как на сумасшедшего смотрели, жалели, мол от горя двинулся, невесту хоронит. Схоронили. И вот третью ночь покоя ему нет. Приходит к нему Лидия и плачет, плачет. Ответ пришёл, откуда не ждали. Вечером, когда Василий с кузницы домой шёл, увидел, что возле избы подруга Лидкина стоит, и как добралась только одна через лесок, не страшно что ли в потёмках одной было?

— Здравствуй, Ирина, зачем пожаловала? Что случилось? — Я к тебе, Василий, надо мне рассказать тебе кой-чего. Не убивался бы ты больно по Лидке, это мне она была подруга, а вот тебе… Не любила она тебя уж прямо скажу, Василий, мать с отцом её заставляли за тебя пойти, как начал ты к ним ходить в гости, понравился ты им — мол и дом есть, и хозяйство, и кузнец ты, всегда кусок хлеба дома будет. А Лидка злилась, не хотела идти за тебя, у ей ведь другой был.

Любила она до смерти его. Андрей это из города. Мне одной она открылась, рассказала о нём. Да как я поняла жениться-то он и не собирался, а вот грех сотворил. Не устояла перед ним Лидка. — Что ты говоришь, Ирина? В своём ли ты уме? — вскричал Василий. — Погоди ты, не серчай. Мне незачем тебе лгать, я на тебя глазу не имею, у меня жених есть. Да вон он, за деревом стоит, я его попросила наедине с тобой погутарить.

Не надобно, чтоб ещё кто тайну Лидкину узнал, жалко мне её, и нет у меня цели позорить ни её саму, ни семью её. Тебя только жалко, как бы не запил иль бобылем не остался, вот и пришла. Да дай договорю уж, коль начала, мне самой нелегко это рассказывать. Так вот, как случилось у них это дело, так узнала позже Лидка, что отяжелела.

А тут ты. И родители всё о тебе хлопочут. Она к Андрею, мол так и так, ребёночек ить у нас будет.Жениться надобно. А он рассмеялся ей в лицо и говорит — какой ещё ребёнок, у меня ж в городе семья и трое деток. Сама дура виновата. А встречались то они ведь тайком, вот он и не боялся, что про него кто проведает.

И познакомились они там же, где и вы, на ярманке этой, будь она неладна. И пошла Лидка-то к бабке, что живёт у нас в деревне и нехорошими делами занимается, попросила её ребёночка вытравить, та это умела. Ну вот и сделала старуха чего-то, не знаю уж и знать не хочу. Да только Лидка кровью вся истекла.

Оттого и померла ведь она, Василий. Не сумела я её отговорить да уберечь. И я тоже виновата. Родители то и не знали того. Вот, Василий как оно было. Ну да мне пора, не горюй ты больше времени, живи, Васенька и Лидку прости за всё, что я тебе поведала. Василий, шатаясь, словно пьяный, вошёл в избу.

Не раздеваясь сел на пол и долго ревел, как дитя, рыдая в голос. А после пошёл снова к отцу Мефодию и рассказал всё как есть: — Как же жить теперь, батюшка? — Жить, как Бог велел. Людям зла не делать, ближнего прощать, последним делиться. Заповеди они всегда одни были, Васенька. А за Лидию будем мы молиться с тобой, авось смилуется Господь наш Человеколюбец, простит душу заблудшую.

— Отчего ж она мне-то снится? Ведь не любила меня. — То Господу виднее. Значит ты один, кто можешь ей помочь. — Я простил её, батюшка, хоть и сердце моё рвётся, но не держу зла. Жалко мне её, и дитя её ни в чём не повинное. Полюбил бы я и дитя это, как своего, коль повинилась бы она передо мною!

— А ты спрашиваешь, отчего она именно к тебе является…. Прошли годы. У Василия подрастали дети, жена ждала четвёртого. Он работал в кузнице, когда вошла к нему нищенка: — Помоги, мил человек, чем можешь.

— Ступай в избу, там жена моя, она тебя и накормит и с собой чего соберёт. — Спасибо, мил человек. Спустя какое-то время она вернулась, держа в руках узелок со снедью, на ней уже было надето не прежнее её рваное рубище, а жёнино платье, хоть и старенькое, но ещё целое и опрятное, жене-то мало было после трёх ребятишек.

— Василий, спасибо тебе за то, что приветил. За добро твоё не оставит Господь ни тебя, ни семью твою. А тем паче за молитвы твои спасибо, помиловал меня Господь. Василий стоял поражённый, а нищенка подняла голову и улыбнулась ему.

То были глаза Лиды. — Лида? — прошептал Василий. Но никого уже перед ним не было. Он выбежал из кузницы и огляделся. Далеко, за деревней, на самом горизонте, где золотое поле сливалось с голубой полоской неба шли по тропинке двое — нищенка и мальчик лет десяти.

 Елена Воздвиженская