Пасха в деревне
Самым радостным днем моего детства была Пасха. Весь великий пост бабушка и дедушка постились, а нам, детям, кроме постных блюд давали молоко, яйца и творог. В чистый четверг устраивали всеобщую парилку в печке, перетряхивалась и перестирывалась каждая тряпочка, перемывалась каждая полочка и посудинка. Белили печку, вымывали окна и полы, застилали пол и лавки праздничными половиками.
В великую пятницу и страстную субботу и нам не давали ничего скоромного, не разрешали рукодельничать. Зато пекли куличи, делали творожную пасху, красили в луковой шелухе, жидких румянах и зеленке много яиц, варили холодец, щи и суп с мясом, тушили картошку с мясом и жарили мясную жарёнку и домашнюю колбасу (обычно перед пасхой забивали кабанчика), чтобы на Пасху только праздновать и угощать всех, кто зайдет похристосоваться.
Вечером в субботу дедушка после ужина прикручивал фитиль у керосиновой лампы (керосин берегли) и начинал рассказывать то, что помнил из библии: о том, что будет жизнь страшная – всю землю оплетет паутина и будут летать железные птицы и клевать людей и не будет людям спасения от этих птиц. И еще что-то о Бруте, только я не запомнила ничего, кроме имени.
Эти рассказы он всегда завершал одинаково: «Не проспите завтра рассвет! На Пасху солнышко купается в разноцветных лучах, радуется что Христос воскрес. Кто до свету встанет, тот и увидит, а кто увидит, того ангел поцелует!»
Так и не знаю, что это было – народное поверье или очередная дедушкина шутка — как мы с Валей ни старались, так ни разу и не увидели купающееся солнышко. Чаще всего была пасмурная погода. Да и в редкие солнечные пасхальные утра восход бывал обычным.
( Когда Валя услышала эту фразу, то очень удивилась: « Ты и вправду не видела, как солнце купается? А меня однажды мама разбудила на рассвете и я видела — от него не простые лучи шли, а радужные и оно будто кувыркалось – очень красиво!»)
Потом он отправлял нас спать, а сам брал приготовленный мамой Фросей беленький узелочек с тарелкой пророщенной ржи, десятком крашеных яиц, куличом и пасхой и шел в церковь на всенощную службу.
Наутро к его возвращению мы уже были умыты, причесаны и наряжены в обязательно новые платья, бабушка и мама Фрося — в наряды из заветного бабушкиного сундука. Стол был накрыт праздничной скатертью, но на него ничего не выставлялось, пока не приходил из церкви дедушка. Пока он раздевался и умывался, из печи доставались горячие блюда, из сеней вносились холодец и соленья. По дедушкиной команде все рассаживались, но пока ничего не трогали.
Дедушка всех оделял освященными кусочками яичка, кулича и пасхи, чтобы разговелись, и только потом разрешал всем есть, а взрослым наливал в граненые рюмочки самогонки.
Всю пасхальную неделю утро начиналось разговлением. Приходили христосоваться родственники. Из Бетова — бабушкина сестра баба Саня с дедушкой Егором и с кем-нибудь из детей, которых всего было, кажется, девять. Из Хотылева — сестра мамы Фроси шутница тетя Варя с дядей Андреем и несколькими детьми. Их у них было тоже девять. Из Сельцо приходил или приезжал бездетный брат мамы Фроси дядя Вася с женой.
Все они обязательно приходили и на престольный праздник Ильин день (2 августа). Этих родственников я хорошо знала и любила, мы и сами к ним в гости ходили нередко. Но родня была многочисленная в Кобаличах, в Староселье, в Меркульеве. Этих я не помню.
В эту неделю не стихали в деревне гармошка и частушки, застольные песни и русские пляски. Дети азартно стукались крашеными яйцами и соревновались, чье яйцо крепче. Некоторые вываривали яйца в крепком соляном растворе, а рассказывали, что были и такие жулики, которые делали неразбиваемые битки.
Для этого, якобы, прокалывали яйцо с двух сторон иголкой, выдували сквозь отверстия содержимое и заливали внутрь воск. Плохо представляю, как это можно сделать, но такая байка ходила. Было железное правило: чье яйцо треснуло от удара, тот отдает его победителю. Некоторые набирали по десятку и более разбитых яиц.
И в городе, несмотря на официальный атеизм, мы праздновали Пасху – были обновы, крашеные яйца и куличи, только не было творожной пасхи – не было творога.
Елена Вознесенская