Русские романсы

 

 Светит месяц светит ясный

Светит месяц светит ясный,
Светит белая заря.
Освети ты путь-дороженьку,
Вплоть до Сашиного двора.

Мне не спится не лежится,
И сон меня не берет.
Я сходил бы к Саше в гости,
Да не знаю где живет.

Я сходил бы к Саше в гости,
Да не знаю где живет.
Попросил бы я товарища,
Мой товарищ доведет.

Попросил бы я товарища,
Мой товарищ доведет.
Мой товарищ лучше, краше,
Боюсь Сашу отобьет.

Светит месяц, светит ясный,
Светит белая заря.
Осветила путь-дорожку,
Вдоль до Сашина двора.

Подхожу я к Саше к дому,
А у Саши нет огня.
Постучал я под окошком,
Моя Саша крепко спит.

Стыдно, стыдно тебе, Саша,
Со вечера рано спать.
А тебе, мой друг стыднее,
До полуночи гулять.

Не пора ль тебе жениться,
Законную жену взять.
Законную жену взять,
Закон-правду соблюдать.

 

Все русские романсы

 

Крестик

Стояла глухая октябрьская ночь. Царила кромешная тьма, которая случается в здешних местах только  в осеннюю пору, во второй половине октября, когда вот-вот должны выпасть первые, как правило, очень обильные снегопады, после которых резко холодало, и зима прочно поселялась в окрестных местах на правах хозяйки до самых поздних мартовских дней, когда весеннее солнышко, поднявшись повыше, своими лучами начинало ноздрить белый снег.     

  Поселок спал глубоким сном. Стояла мертвая тишина, даже  собаки молчали, не брехали, не нарушали давящую тишину. Прохор Лукич еще раз проверил, все ли он взял, не забыл ли чего, собираясь вчера поздним вечером. Так, спички — вот они, два коробка на всякий случай, моток бересты, пара листков бумаги из внучкиной тетрадки, двухлитровая банка керосина, обернутая плотным слоем парусины и крепко закрытая полиэтиленовой крышкой — все было на месте.

Постояв перед дверью, Прохор Лукич еще раз прислушался. На улице было по-прежнему мертвенно тихо.  Перекрестившись, старик толкнул дверь и вышел. Плотно прикрыл ее и, пригнувшись, осторожно двинулся к дальнему концу огорода, чтобы там выйти за пределы двора.  

     Спустя десять минут он уже был у цели своего похода. Подойдя к усадьбе Коновалова с тыла, тихонько отодвинул загодя оторванную доску, висевшую на одном гвозде, пролез  через дыру. Крадучись, прошел к высокому крыльцу, поднялся и аккуратно, тихо, но намертво, припер выходную дверь заранее припасенным колом. Затем осторожно открыл крышку банки с керосином, облил пол в районе двери.

Потом обошел дом, облил ворота гаража, где стояла богатая сатанинская машина, там все обильно смочил керосином, тоненькой струйкой соединил между собой облитое крыльцо и ворота гаража. Вернувшись к воротам, положил бересту, чиркнул спичкой — береста неохотно занялась. Прохор Лукич на политое керосином место бросил листки бумаги, положил горящую бересту и быстро шмыгнул за угол гаража. 

Чтобы запутать следы, не пошел к оторванной доске, а перелез забор в другом месте. Получилось не очень ловко, чуть было не упал, даже рубахой зацепился, но устоял. Очутившись за забором, присел, затаился.  Кругом все было тихо и беззвучно. Минуты через две старик услышал характерное потрескивание, а потом показались и языки пламени. Прохор Лукич прошел в сторону леса, опушкой дошел до своей тропки, и по ней вернулся к дому. Постоял. Все было тихо, но в районе Коноваловского строения уже было видно зарево. Прохор зашел в дом, разделся и лег на печку — дело сделано.      

     Прохор Лукич, семидесятипятилетний старик, бобылем жил в своем родовом дому, который был в незапамятные места поставлен его дедом. Тогда их староверческая община с дозволенья уездного начальства поселилась в среднем течении безымянного притока реки, что протекала по распадкам, неся свои воды на запад, к реке. Срубили добротные лиственничные дома, по заветам отцов скроенные, раскорчевали землю под пашни, и зажили своей праведной жизнью, вдали от греховного мира.

Все было ничего до той поры, пока не пришли люди, и не создали рядом с их скитом леспромхоз. Быстро выстроился поселок, кругом засуетились лесорубы, заревели трактора, машины.     

  Тишина и покой, казалось, навсегда покинули этим места. Большинство семей их скита бросили насиженные места и ушли в тайгу дальше, но отец Прохора рассудил, что от новой жизни уже не уйти никуда, и переселяться не стал. Так их усадьба и осталась на некотором отшибе от поселка лесозаготовителей. Пришлый народ староверов не трогал, староверы тоже к ним не лезли, так и жили они тихо, осуществляя в микромасштабе приницип мирного сосуществования.     

  Из-за лесных работ зверя в окрестных местах стало меньше, охотничий промысел стал скудным. Старший сын переселился с семьей к ушедшим в тайгу одноверцам, а младший пошел работать в леспромхоз. Выучился на тракториста и трелевал  срубленный лес.     

  Шли годы. Прохор Лукич старел, старела и жена его, Аграфена. Родителей своих уж давно схоронил. Сын-тракторист женился на девушке из пришлых. Прохор противился, но втайне понимал, что сила солому ломит.  Года через четыре родилась у них дочка. Жизнь текла размеренно, Прохор жизнью был доволен и не роптал, не гневил бога.    

    Все шло хорошо, покуда не умерла его Аграфена. С этого момента начали сыпаться разные несчастья: то корова сдохла, то коня в лесу медведь задрал, то недуг спину так простреливал, что света белого Прохор Лукич от боли не видел. Внучка уже подросла, шел ей шестой годик, как новая беда настигла нашего героя. Сын с невесткой поехали в район по каким-то надобностям, купить там кой-чего, то, да се.

Короче, по хозяйским делам. На обратном пути, на Большом Перевале, там, где он уже заканчивается и дорога делает крутой поворот к мосту, отказали у автобуса тормоза и он свалился с крутого берега в речку, попутно ударившись об перила моста. Почти все остались живые, убило только водителя и сына с невесткой. Осталась малая внучка на руках у старика.    

    Эта беда сильно подкосила здоровье Прохора Лукича. Он как-то сразу постарел, сник, куда-то его выправка статная подевалась. Вся его жизнь теперь, все его надежды и чаяния заключались в его внучке Верочке. Прохор, как мог, пестовал ее, учил всему, что сам знал, и что умел. Характерами они сошлись и внучка тоже в дедушке души не чаяла.     

  Время шло, внучка подрастала. Между тем в миру прошли большие изменения. Бесовская власть рухнула, как и предсказывали в давние года старцы. Леспромхоз поначалу захирел, а потом и вообще развалился, распался, прекратил существование. Оставшиеся люди без работы еле концы с концами сводили.

Кто дикороссы собирал, кто кустарным промыслом занялся, кто вообще уехал  из здешних мест.  Повально варили самогон, беспробудно пьянствовали. Школа стала девятилеткой. Внучка Верочка к этой поре уже училась в последнем классе.  

     Года два назад появился в их местах мужик из тех, которых называли мудреными словами «новые русские». По всему чувствовалось, что мужик он суровый. Быстро нанял из местных артель, построил неподалеку от усадьбы Прохора Лукича огромный дом со всеми хозяйственными постройками. Скважину пробурил. Короче, обосновался капитально. Сам в поселке не жил, наездами бывал.

Привозил с собой много разного народу, молодых визгливых бабенок. Устраивал грандиозные попойки с баней, парильней, гости его, и мужики и бабы вместе, голыми сигали в выстроенный во дворе бассейн.Когда сам не приезжал, наезжал его сынок с дружками. Молодой парень с наглой ряхой. Ходил везде с видом, что он всему миру хозяин, любого мог избить, унизить и все ему с рук сходило. Под стать ему были и его дружки. Местный участковый, молодой, прыщавый тихий паренек сам  их боялся, и приструнить, конечно, не мог.    

    Как-то однажды под вечер, аккурат в середине сентября, внучка говорит Прохору: — Деда, схожу-ка я, учительницу нашу, Прасковью Тимофеевну, проведаю. Что-то она прихворала, в школе нет ее, а ты же знаешь, она одна живет, ей и помочь-то некому. — Сходи, внучка, проведай, дело хорошее, богоугодное, тока к ужину возвертайся.     

  Ушла внучка, Прохор Лукич  все по хозяйству колготился…Вечерело, меж тем, уже и темнеть начало. Прохор уж и ужин сготовил, он уже на столе простыл, а Верочки нет, как нет. На дворе  темень темная. Старик присел на лавку, обуваться начал, чтобы пойти посмотреть, поискать внучку..как слышит, вроде, как стонет кто-то у крыльца. Вышел, глядь, а там Верочка, внучка его родимая, на земле лежит, встать не может. Подхватил ее старик на руки, в избу занес. Смотрит, девочка его ненаглядная вся в крови и одежда в клочья изорванная.

Исподнего белья нет, срамные места все напрочь разорваны, по всему телу следы от ножевых порезов. Сил у нее нет, кровью истекла, сознание теряет. Только что и прошептала: — Коноваловы дружки…и окончательно сознание потеряла. Побежал старик к участковому,  чтобы позвонить в район, скорую вызвать. Наспех рассказал все милиционеру.

До района двести пятьдесят километров лесовозной дороги, на дворе ночь. Пока скорая добралась, Верочка, не приходя в сознание, умерла. Приехавшие врачи  засвидетельствовали смерть.    

    Труп забрали с собой на экспертизу. Участковый было пошел  к гулявшим бандитам, но они его даже на порог не пустили, да еще пообещали, что будет вякать, и его  уделают — мало не покажется.    

    Как там что было — доподлинно не известно. Времена были лихие, власть бандитская, прокуроры — взяточники, менты хуже братков-бандитов. Кто жил в те лихие времена, тот хорошо помнит беспредел, который царил в стране, которая так сильно хотела прибощиться к западным ценностям…Вот эти западные ценности явились во всей красе.    

    Какое-то время в поселке приутихло, народ по углам шептался, бандюки в усадьбе своей не появлялись, но и дело о поиске убийц и наказании виновных застряло на мертвой точке.  Сил у старика мотаться в райцентр не было, а вестей хороших ему никто не обещал.    

    Длинными одинокими стариковскими ночами не спал Прохор Лукич, все вопрошал себя, за что его бог так наказал? Задавал он этот вопрос сотни и сотни раз, разные мысли бродили в воспаленном от бессонницы мозгу, но ответа он никак не находил…Порой думалось ему, что бог наказал его за то, что он отступился от своих единоверцев, не ушел с ними от супостатской жизни.

С другой стороны, думалось ему, зачем бог наказал не его, зачем он сначала забрал безвременно жену, потом сына с невесткой, потом вот и внучку, кровиночку единственную, самым подлым и роковым способом жизни лишил?…Думал Прохор таким манером, потом спохватывался, мысли греховные обрывал, истово и горячо молился, испрашивая у бога прощения. Путаясь в мыслях и молитвах, забывался ненадолго тяжелым сном. Так прошло уже больше месяца со времени смерти Верочки.

Дня три назад, когда Прохор Лукич шел домой из лесу, повстречался ему  сам Коновалов, который недавно снова начал наезжать со своими друзьями-товарищами на гульбища похабные. — Ну что, старовер — сказал ему Коновалов — все правду ищешь? Хрен тебе, а не правда, вся правда у меня вот здесь. Он показал старику на карман и  ткнул ему под лицо крепко сжатый кулак.

— Живи спокойно и не вякай, а то и тебя отправлю к девке твоей. Иди, молись своему богу, и доживай спокойно свой век.     

  Прохор Лукич молча обошел пьяного Коновалова и продолжил путь домой. Все чаще ему стали ночами приходить мысли о наказании убийц, о мести. Гнал он от себя эти думки, как греховные, но они упорно возвращались и возвращались, и в конце концов он принял решение сжечь все это гнездо вместе с его хозяевами.       

Тщательно продумал, что и как сделать, выждал подходящий момент. Сам себе он говорил, что плохое он дело делает, не в его воле лишать людей жизни, которая дана им богом, но каждый раз мысль о том, что они-то лишили его внучку жизни, похабно глумившись над ней, укрепляла его решимость.    

    Усадьба сгорела до тла. Добротный лиственничный смолистый материал горел, как порох. Немногие сбежавшиеся полупьяные жители помочь никому и ничему не смогли. И сынок, и его дружки сгинули в жадном пламени пожара, который очистил от скверны великой душевной боли старого Прохора Лукича.  

     Приезжало начальство разных видов и званий, ходили смотрели, чего-то искали  на пепелище. Прохора Лукича забрали в район, посадили в кутузку. Следователь, молодой и грубый парень по всякому давил на него, и добром, и угрозами

— Прохор стоял на своем: спал, не видел. В конце концов отпустили домой, сказали, что еще вызовут, но что-то так все и утихло.     

 В ту ночь, когда Прохор Лукич вернулся с поджога, он поначалу-то внимания не обратил, а уж утром обнаружил, что пропал его деревянный нательный крестик. Стал думать-соображать, где мог его утерять?…В голову пришло только то, что обронил он его,  когда через забор перелезал.

Только там он мог его потерять.  Время, однако, шло, никто его не беспокоил, и сам Прохор уже стал думать, что обронил он крестик, должно быть, где-то в другом месте, тем более шнурочек уже староват был, менять его старик собирался.    

    Примерно через месяц после описываемых событий к Прохору Лукичу заявился нежданный гость — местный участковый. Недоброе предчувствие шевельнулось в душе старика: — никак что-то пронюхал…  

     Гость, однако, никаких плохих вестей не принес. Посидел, покалякал, о житье-бытье расспросил. Про внучку и пожар словом не обмолвился. Посидел еще минуток десяток, помолчал, попрощался, и к выходу…. Прохор Лукич пошел его проводить. Уже у выхода участковый вынул из кармана потерянный крестик Прохора Лукича, сунул ему в руку, и вышел, не сказав ни слова. Обмерла душа у старика, минут через десять только отхлынуло от сердца и стало ему  все понятно.

Георгий Разумов