Александр Пушкин

Городок

Прости мне, милый друг,
Двухлетнее молчанье:
Писать тебе посланье
Мне было недосуг.

На тройке пренесенный
Из родины смиренной
В великий град Петра,
От утра до утра

Два года все кружился
Без дела в хлопотах,
Зевая, веселился
В театре, на пирах;

Не ведал я покоя,
Увы! ни на часок,
Как будто у налоя
В великой четверток

Измученный дьячок.
Но слава, слава богу!
На ровную дорогу
Я выехал теперь;

Уж вытолкал за дверь
Заботы и печали,
Которые играли,
Стыжусь, столь долго мной;
И в тишине святой

Царскосельские стихи

Дедова  промашка

В одной деревеньке жили себе дед и бабка. И всего богатства-то у них было: земли клочок. С него и кормились. Случилось как-то ранней весной сильно захворать старой. Лежит она на русской печи, греет косточки, ломоту прогоняя, но никак не дают ей покоя думки о делах огородных. Подошло время семенную картошку из подполья вытаскивать, чтобы клубни проклюнулись.

— Антип, — через силу позвала старуха мужа, — пора картошечку солнышку показать: ить скоро посадка.      — Хорошо, Дуня, сделаю, — а сам, чего греха таить, закрутился по хозяйству да и позабыл о данном слове, точно память у него начисто отшибло.

   Быстро полетели денёчки. Не успел Антип глазом моргнуть, а соседи уж картошку сажают, и только тогда он вспомнил про семена. « Ах, чучело ты гороховое! Всё-то у тебя шиворот-навыворот!» — напустился он на себя. Но жене ни словом не обмолвился про своё беспамятство: зачем её, хворую, тревожить?! Скорёхонько вытащил клубни на свет Божий и давай их расталкивать в положенном месте. А земля у них никудышная была, болотистая. Вскоре пошли дожди, а следом и холод припожаловал…

   — Антип, чо там  на огороде-то делается? – кутаясь в шубейку, спросила однажды бабка.      — Да всё ладно, — успокоил он, а сам глаза спрятал, будто украл что.

    Убралась наконец восвояси недобрая весна, и послало небо лето сухое да жаркое, а хворой – ещё и избавление от лютой болезни. Стала Евдокиюшка поправляться. Вот уже и с печи спустилась да по стеночке добралась до окошка. Глядела-глядела она на картофельную делянку, но ни одного всхода не приметила. Что за напасть такая?! Дождаться не могла, когда старик управится с работой во дворе, окликнула:

    — Антип, а Антип! Подь-ка сюды. Чо эт с картошкой-то нашей? Ты, може, не садил её?     — Как не садил? – обиделся тот. — Садил!     — А ну-кось, пощупай земельку, чо там?     — И верно, долгонько засиделись семена, — согласился дед.

  Раскопал он ряд – а, батюшки, пусто! Другой, третий – как не было, так и нет ничего! Одна только гниль по рукам тянется… Обомлел старый, свету белого не взвидел. Вот безголовый! Жить бы им как у Христа за пазухой, а теперь по его промашке в пору хоть волком выть да по миру идти. Опустились у него рученьки, онемели ноженьки. Совсем сгорбился Антип, будто мешок с каменьями навалили ему на хребет.

И так уж он убивался, бедолага, так убивался, что и рассказать трудно, а к вечеру и вовсе слёг: свалила его печаль-заботушка, придавило уныние.     На другой день Евдокия, недолго раздумывая (и откуда силы-то взялись?!), поднялась чуть свет, принесла остатки картошки, на еду оставленную. «Вот и проросла в самый раз! – порадовалась она, — это хорошо. Чо ж, будем, благословясь, сызнова садить».

  Выгребла хозяйка из каждой лунки гнилое, а новое, живое, вложила. До самых потёмок трудилась, где на коленках, где на четвереньках, где стойком, где ползком… И что же вы думаете — как на опаре взялась картошечка в рост, усердно политая горючими слезами да солёным потом, весело зазеленела, закудрявилась. Так что, слава Богу, без урожая не остались старики. А ведь неспроста люди молвят: «Гони от себя уныние и никакой работы не страшись: глаза боятся, а руки делают».

Валентина Астапенко