Марина Цветаева

Обхватила голову и стою

Охватила голову и стою —
Чтó людские козни! —
Охватила голову и пою
На заре на поздней.

Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя́ пою, что у нас — одна,
Как Луна на небе!

Что, на сердце вóроном налетев,
В облака вонзилась.
Горбоносую, чей смертелен гнев
И смертельна — милость.

Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простёрла,
Что певучей негою — как ремнем,
Мне стянула горло.

Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала — чище.
Ах, я счастлива, что, тебя даря,
Удаляюсь — нищей,

Что тебя, чей голос — о глубь! о мгла! —
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.

Царскосельские стихи

Дом и старик

Василий Владимирович проснулся рано, но вставать не хотелось. Завернутый в теплое стёганое одеяло по самый нос, он скосил глаза на окно, увидел на фоне серого, размазанного по стеклу неба графитно — черные ветки березы, не до конца прикрытую внешнюю створку форточки, на которой, похоже, не первый раз суетливо расположился зеленовато-желтый комочек. «Утренняя гостья, — подумал он о синичке. — Пора кормить… Не гоже вести себя так…

А ну, перестанут прилетать? Что тогда будешь делать? С кем будешь здороваться? Кого угощать семечками?». Он решил протопить паровой котел с утра, чтобы согреть дом, который десятилетнюю стройку венчал сайдингом, новыми испанскими батареями и посудомоечным комбайном на кухне. Кроме котла — все бездействовало: даже трёхуровневый септик тихо осыпался комочками зеленовато-желтой глины.

Пакеты с евротопливом Василий Владимирович сложил возле недостроенной бани, а дорожку к ней расчистить накануне поленился. «Придется впрягаться в сизифов труд, — думал он, зная, что после обеда, максимум, к вечеру, опять пойдет обильный снег. — Суставы, мои суставчики… Что мне с вами делать? Семьдесят только, а они болят уже лет двадцать…»

Пенсионер серьезно относился к здоровью, понимал, что больные суставы — это плохо. Он не взывал к Господу, в которого верил, как в высшую материю, в чем был солидарен с Нобелевским лауреатом академиком Гинзбургом. Но он разуверился и в медицине, представленную отраслевой поликлиникой, куда его прикрепили после 40-летней безупречной работы на благо электрификации сельского хозяйства. Все-таки руководитель группы НИИ по реализации проектов…

Как он принял решение — в 60 лет подчистую уйти на пенсию, — даже для него оставалось загадкой. Но вот уже десять лет он живёт на даче в садовом товариществе на берегу большой реки. И строит дом. Прочитал биографию писателя Дудинцева, чьими «Белыми одеждами» сильно увлекался, и решил как и автор честной книги построить дом собственными руками.

В семье тогда было спокойно, хотя с выходом Василия Владимировича на пенсию жена уже смотрела на него как на шестиклассника-двоечника, у которого она преподавала русский язык. И всё-таки хорошее было время: еще не женихались дочь с менеджером по лакам и краскам (проще говоря, продавцом оптового магазина), еще не рвала нервы удочерённая после смерти соседки девочка. Ещё Василий мог без похмелья выпить под домашний шашлычок до бутылки любимой финской водки. И ещё грела молодыми воспоминаниями живая плоть, когда мог ночью довести сварливую любовницу до экстаза.

«Куда всё подевалось? — Задавал совсем не новый для себя вопрос пенсионер, лёжа в остывшем доме с отключённым в пять утра жарким конвектором. — Очень дорогое электричество, очень… Но ты же, хрен моржовый, электрик, 40 лет под напряжением работаешь, отмотай энергию в обратную сторону… Э-э-э, это уже не мой вопрос. Вот потому и не могу, что профессионал. Вот поэтому и зятю чуть не набил морду, когда узнал, что он ищет на рынках «моталку» на электросчётчик…»

…Итак, первый звонок прозвенел после получения пенсии: 10 тысяч рублей. «Продуктовая корзина», если верить власти, около 6 тысяч в месяц. — Подсчитывал не раз пенсионер. — Оплата за квартиру (только взнос своей доли) — ещё тысяча. Телефон, свет, интернет, мази для суставов и т.п. — ещё, минимум, две тысячи. На финскую поллитровку даже в день получения пенсии не оставалось ни рубля.

А как быть? Включаем мозги истинного технаря: будем гнать самогоночку, с травами настаивать и назовём всё это безобразие — «домашние настойки». Жена отыгрывалась на нём: «миллионер хренов» — самая мягкая и безобидная кличка, которой она называет его при всех домочадцах. Считай, авторитету планово пришёл кирдык. У дочери что-то не заладилось с беременностью, бросается на всех, с отцом вообще не разговаривает, из принципа:»Не мужское это дело…».

Зять нарочито подчёркивает, что кроме виски ничего не может пить, а сам, втихаря, сливает самогоночку тестя, разбавляя бутыль водой. Но это всё — житейские мелочи. Главная беда в другом. Приёмная дочь замкнулась в себе, полностью игнорировала семью. Василий Владимирович считает, что вина лежит и на нём: где-то отошёл от её проблем, полагая, что при двух женщинах в семье глупо мужику лезть в их разборки. А они начались, как только наступил у подростка «ангельский возраст»: 6-8 классы школы.

Вера, так звали приёмную дочь, всё чаще стала уединяться на жилплощади, доставшейся ей от матери. Дверь в дверь располагались квартиры на одной лестничной площадке. Василий Владимирович помнит, как жена позвонила на дачу по мобильнику, сказала: — Эта дрянь располосовала себе руки…, приезжала скорая! Он, пренебрегая жизнью, шёл по проезжей дороге, ведущей с песчаного карьера в посёлок, чтобы успеть на последнюю электричку в город.

А мимо на приличной скорости неслись гружёные с верхом 20-тонные МАЗы, на поворотах песок с щебнем сыпался на обочину, больно ударяя по ногам, обутыми в валенки. Капитализм заставлял шоферюг трудиться на карьере круглосуточно: песок и щебень сжирали коммерческие новостройки растущего на глазах города. …Василий Владимирович не стал в очередной раз вести разговоры о том, что надо было думать, когда решали: удочерять или нет соседскую девочку.

Это сегодня уже никакой роли не играло. Да, с рискованными генами у пьющей женщины вряд ли родится ребёнок без изъяна. И об отце ничего не было толком известно: то ли моряк, то ли рыбак из колхоза на побережье Кольского залива. Гражданский брак, опять же. Но Вера настолько привыкла быть вечерами у соседей, педагога и инженера, играть с их девочкой, опекавшей малышку по праву старшей, что само собой получилось, что и после смерти мамы она не ушла из семьи.

Училась хорошо, до 5 класса её ставили в пример. Чего греха таить, Людмиле Ивановне, приёмной маме, учителю с 20-летним стажем, было приятно, что труды не пропали даром. В семье никогда не скрывали, что Вера приёмная дочка. Мамина квартира оставалась за ней, там сделали ремонт, переоборудовали две комнаты в детскую и гостевую, на случай приезда неожиданных гостей.

Девочка не любила «пьяную квартиру», на портрет матери смотрела пронзительно, с каким-то отвращением, ровно на столько, насколько мог выразить ребенок свои чувства. Когда была поменьше, нередко говорила тихонько, словно про себя: «Пьянь, рванина подколодная…»

Людмила Ивановна, конечно, отучила Веру от таких слов. Но словарный запас после мамы оставался у неё могучий. Такого изощрённого мата не встречал даже сельский электрик Василий Владимирович. Любили ли в новой семье Веру? Наверное, так, как свою родную дочку, нет. Но это была интеллигентная, по советским меркам, семья, поэтому Вера чувствовала себя даже очень хорошо. Сыта, обута-одета, с новой сестрёнкой всё поровну, даже игрушки дублировали друг друга, чтобы не было обиды. Да, надо признаться, что Вера нередко обгоняла свою сестру по хватке, хитрости и изворотливости.

Но до низости никогда не опускалась: честность, выручка и забота друг о друге всегда стояли на первом месте. Вот так и жили не тужили. …Тётка Вериной матери объявилась нежданно — негаданно, потребовала ключи от Маруськиной квартиры. Интеллигентный Василий Владимирович, проверив, на всякий случай, паспорт, ключи выдал. Через день к ней поселился какой-то Вовчик, занюханный заморыш, которых Василий Владимирович насмотрелся в русском Нечерноземье за годы своей работы.

На выходные у них собралась компания из 7-8 человек: водка рекой, дым коромыслом, мат-перемат такой, хоть уши затыкай. Василий надел олимпийский костюм, кроссовки, поиграл бицепсами и пошёл на штурм двери. Открыли легко, без скандала. Тётка, почти трезвая, с красным лицом и потёкшими ресницами, сказала: — Чо надо? Думашь, облапошил малютку, прибрал к рукам квартиру, и это тебе сойдёт с рук?! На-ка-ся, выкуси… Я тя засужу, гниду интеллигентную! Думашь, в тюрьме была, так права не имею? Вот, она, я! Вышла!! И малюточку-кровинушку нашла… А ну-ка, веди её сюда!

А то щас, силой отберём… Эй, мужики, приступаем к операции «Верка»! Из комнаты для гостей стали выходить довольно крупного телосложения мужики. Выпученные глаза, нечёсаные волосы, чернота сгнивших передних зубов… Василий Владимирович несколько растерялся, невольно отступил под таким напором превосходящих сил противника. Дверь захлопнулась перед его носом.

Из квартиры донеслось: — Вали отсюда! Утром девчонку заберём у тебя… Кошмар длился долгих два месяца. Тётка грозила судом, куда, якобы, она подала документы. Милиция явно не хотела вмешиваться в семейные дрязги. Вера видела всё, кажется, всё понимала и даже заинтересованно относилась к вниманию родной тётки. А может, хитрила, лукавила, видела в этом «раздрае» явную выгоду…

Наконец, Василий Владимирович нашёл через русскую баньку выход на районного прокурора, пообещав электрифицировать ему дачный участок с выходом на речной причал. Команда последовала утром, через час и тётка, и её кореша по зоне буквально вылетели со всеми шмотками из квартиры и подъезда дома с напутствием участкового инспектора: — Ещё раз застукаем, сядете на зону! За что? Сами найдёте, за что…

Раны залечивались долго. Вера явно отошла от подружки — родной дочери Василия Владимировича, всё чаще стала просить ключи от «маминой квартиры». Делала там уроки, смотрела телевизор, в семью приходила, фактически, поесть и спать. В конце десятого класса, где-то через год-полтора после злополучных событий с тёткой, она сказала Василию Владимировичу, что хотела бы пожить одна. Он вспылил, назвал её неблагодарной девчонкой, которая ещё соплячка и не ведает, что творит.

Правда, он извинился перед Верой через час после ругани, они взяли ключи от входной двери и пошли вдвоём в заново отремонтированную после визита тётки квартиру. — Вер, тебя ведь никто не ограничивает, живи здесь, занимайся, читай, смотри телек… Но дом-то у тебя с нами, так ведь, девочка моя? Кухню ты не знаешь, будешь на сухомятке, язву наживёшь… Ну, перестань упрямиться, ну, поступи хотя бы в институт, три месяца осталось. И, пожалуйста, живи своей полнокровной самостоятельной жизнью…

Владимир Васильевич подошёл к окну, где в лучах заходящего солнца стояла высокая стройная девушка с короткой стрижкой «под мальчика», обнял её за плечи, повернул к себе и хотел поцеловать в лоб. Вера прижалась к нему, крепко обхватила тело руками: её колотила дрожь. Она откинула голову, рот полуоткрыт, веки глаз плотно сжаты. Оцепеневший от ужаса Василий Владимирович лепетал: — Девочка моя, что с тобой? Ведь ты же дочь моя?

Как нехорошо, Вера… Ты же ребёнок мой… Не сказав никому ни слова, Василий Владимирович вечерней электричкой уехал на реку, к своему родному дому. И вот этот звонок жены… Он сам открыл дверь квартиры Веры, прошёл в её комнату в валенках и полушубке, словно сторож из дачного посёлка. Девушка лежала на детском диванчике, ноги чуть свисали с матраса, руки, перебинтованные на запястьях, разместились поверх пледа. Она посмотрела на Василия Владимировича, улыбнулась, пошевелила рукой, будто приглашая присесть на край диванчика.

Мужчина взял легкий табурет, придвинул его к изголовью постели и сел, так и позабыв раздеться. — Что, случилось, мой ангел? Девочка моя, как ты могла? Разве я не люблю тебя?! — Мне показалось, что ты бросил меня… Уехал, ничего не сказал… А как я буду жить без тебя?

Он приподнял её лицо, стал целовать лоб, глаза, щеки и горячие губы. Что-то бормотал, говорил, как любит, что обязательно заберёт её на реку, что она отойдёт душой, будет счастлива с ним, несмотря ни на что. Утром семья молчала. Перед уходом в школу жена сказала: — Забери её с собой… И не появляйтесь здесь до полного выздоровления. Счастье: ей уже стукнуло 18. …

Больше года он живёт совсем один. Нет, не один: синички, вороны живут с ним, иногда прилетают снегири. Две бродячие собаки, забытые хозяевами с лета, приходят ровно в обед. Сторож по имени Сухроб, майор в отставке, бывший офицер узбекского райвоенкомата, поселившийся с огромной семьёй в стареньком щитовом доме, охраняет посёлок, часто заходит на чай.

А семья Василия Владимировича почти не подаёт признаков жизни. У дочери так и нет детей. Зять стал младшим совладельцем стройрынка, купил «БМВ» 5 модели, рад, как ребёнок. Вера приезжает редко, но сразу на несколько дней, привозит много продуктов, постиранные полотенца, трусы, носки… Она — студентка мединститута, часто надевает белый халат и начинает репетировать с Василием Владимировичем процедуру приёма больных, изучает на нём устройство органов человеческого тела.

Он, как может, помогает ей. Он зовёт её: «Веруня». Она называет его: «Василий Владимирыч». Нередко добавляет: «Ты мой самый любимый, самый дорогой человек…» А дом стареет, так и не успев построиться…

Юрий Михайлов