БОСОНОГОЕ ДЕТСТВО МОЕ

РУССКАЯ ПЕЧКА

Русская печка, русская печка,

Нет в добром доме теплее местечка.

Рук неустанных и щедрых творение,

Предкам великим благодарение. 



Раньше погреться на печке  мечтали,

Жаль печки русские редкостью стали.

В моде камины, "шведки", "голландки",

Разве согреют зимой иностранки.

 

Русская печка будто живая,

Преданно служит, покоя не зная.

Каши и щей всем досыта наварит,

Репу напарит, стряпнёю одарит.

 

Греет и лечит в мороз, в непогоду,

Русскому люду на радость, в угоду.

Лучше перины иль барской кровати,

Печка-лежанка, над печкой  палати.

 

Русская печка целебная глина,

Лечит не хуже, чем мёд и малина.

В лютую стужу  не ведая горя,

Выгонит хвори как южное море.

 

В трудные дни печь спасала как мать,

Матушка-печка в ней жизнь благодать.

Даже без бани в войну не тужили,

Русские печи им банькой служили.

 

Раньше о печке легенды слагались,

Нынче в деревнях лишь печки остались.

В тихих, забытых безлюдных местечках,

Жизнь догорела в разрушенных печках. 

Босоногое детство мое. По волнам моей памяти

Дорогой товарищ

Налетели мы раз с молодым фельдшером Витей на необычного больного. Входная дверь была не заперта и вдобавок приоткрыта, вошли свободно. В прихожей на корточках сидел потрёпанный жизнью мужичок с лицом землистого цвета и пытался раскурить сигарету. Витёк сразу ему сказал: — В подъезд ступай курить, дядя! У тебя тут и так не продохнуть, — а я поражённо глядел на стену – почти до самого верха она была залита кровью. Ого-го, да тут, похоже, кому-то перерезали сонную артерию на шее, а ведь от таких ран обычно не выживают. Негромко спросил:

— Где труп? — Да тут я, браток, вот присел и встать не могу, — каким-то булькающим голосом произнёс мужчина, и опустил руки. На левой половине шеи всё ещё кровоточила здоровенная резаная рана! Нож валялся неподалёку. Витя сомлел, побелел, и привалился к входной двери. С ним мне разбираться было некогда, поэтому выхватил из Витиной слабеющей руки наш железный ящик с медикаментами и перевязочными средствами, поставил этот сундук на табуретку, стоявшую в прихожей, дёрнул мужика за ноги, и он разлёгся на полу, а я торопливо взялся накладывать давящую только слева повязку.

Положить её полностью давящую я не мог – перекрою обе сонные артерии и раненного махом убью, поэтому пришлось излавчиваться. Тут оклемался Виктор, и мы закончили уже в четыре руки. — Иди за носилками, и водителя сюда позови — втроём понесём. На носилки для тепла бросили висевшую в прихожей телогрейку, уложили на неё пациента, укрыли его сверху одеялом, и, чтобы не измерять ему АД каждую минуту, а состояние постоянно контролировать, я завязал с пострадавшим беседу прямо на ходу.

Мы несли, мужчина лежал, и беседовали, благо он был лёгкий. — И кто же это вас так? — Да это я сам от полной безысходности. С работы за запои выперли, жена забрала дочь и ушла к тёще, и мне, браток, жизнь стал не мила. Наточил кухонный нож и вжик! — Так ты пить брось, — посоветовал ему наш водитель Александр, — сразу всё и наладится.

— Да не проходит со мной этот номер, браток! Кодировали уж раз пять у всяких докторов – бесполезно! Три дня креплюсь, а потом опять пью злее прежнего. Раненый еле говорил, но сознания не терял, да и больница рядом – довезём! Тут мы вынесли носилки из подъезда и сноровисто погрузили их в машину. Сели сами, водитель завёл, нажал на газ, и вот тут нам наступила полная труба – мы забуксовали.

Гололёд – бич наших дорог, вдобавок задние колёса угодили в небольшую выбоину или ямку, из которой легко бы выбрался любой жигулёнок. Казалось бы, ничего особенного, со всеми бывает, только мы ведь были на РАФике! РАФ, РАФик, это микроавтобус латвийского производства, который шёл в ту пору под «Скорую помощь». Хуже изделия для русских дорог я в своей жизни не видел. Он буксовал и шлифовал зимой практически на каждом шагу, кто бы ни был за рулём.

Мы толкали эти РАФы и день, и ночь. Приходили домой после суток, и у нас болели руки и ноги, ломило поясницу, а у женщин прихватывало ещё и живот. Всё бы ничего, сами не осилим, так народ поможет, рано или поздно вытолкаем, да только было уже двенадцать часов ночи и двор опустел. Вдобавок, состояние пациента стремительно ухудшалось, и забавляться с изделиями латышского автопрома нам было просто некогда. Но может повезёт и махом сами вытолкаем?

И началось! Александр газовал, а мы толкали. Не повезло. По-особенному выворачивал руль – из ямки не вылезали. Пытался дать задний ход – не давал ходу высокий бордюр у тротуара. Мимо шли и весело галдели два парня с девушками. — Ребята, помогите толкнуть. — Тебе за это платят, ты и толкай, га-га-га! Они не понимали, что может быть прямо сегодня «Скорая» понадобится их бабушкам, завтра матерям, послезавтра им самим, а она будет вязнуть на наших вечно непролазных дорогах, и другие молодые наглецы так же гогоча пройдут мимо. Скрипнул зубами и принялся толкать дальше.

Бесполезно! Вызывать полноприводный УАЗик? Потеряем ещё час, да скорее всего и пациента. Тут к машине подоткнулся ещё кто-то. Перевёл глаза и аж ахнул! К нам примкнул пожилой инвалид на двух костылях! Он же сейчас, перестав держаться за свои опоры, просто рухнет на этом гололёде! Я сразу же сказал: — Товарищ, отойдите от машины!

Не ровен час, упадёте! Инвалид продолжал толкать. Он, видимо, всю жизнь руководствовался принципом: Сам погибай, а товарища выручай! — и по-другому жить просто не умел. Тут обозлился Витька. — Дед, иди, куда шёл! Ты нам сейчас плюхнешься под колёса, а машина назад поедет! Тебя вместе с твоими клюшками сомнёт! Мы тут с одним расчухаться не можем, ещё тебя тут чёрт поднёс!

Дед на наши речи ласково улыбнулся и сказал: — Ничё, ребя, на фронте и не такое бывало. Прорвёмся! Старику на вид было далеко за семьдесят, а на дворе стояли лихие девяностые. Я прикинул – навоевался ветеран похоже вволю, не зелёным юнцом на фронт ушёл. Нас выручила ватага молодых людей. Их вожак сразу взялся командовать:

— Серый, оттащи деда подальше – мешать будет. Медицина – грузись в свой поганый аппарат, вытолкать то мы его и без вас вытолкаем, а он остановится, чтобы вас взять, и опять завязнет по уши – я на такой дряни поездил. Здоровенный Сергей, ухватив сухонького старичка двумя руками поперёк груди, просто унёс его вместе с костылями на тротуар, мы сели в машину, ребята толкнули, и РАФик вырвался на свободу.

Ветеран, поддерживаемый крепким юношей, бодро махал нам вслед рукой. Здоровья тебе и долгой жизни, дорогой товарищ!

(Попов)