Четверговая баня

Колун ухнул, вгрызаясь всей своей тяжестью в запутанное переплетение деревянных волокон. Но «буратинистая» чурка не сдавалась. Скрипя многочисленными основаниями глубоко вросших носатых сучков, она упорно сопротивлялась внешнему насилию. Дед Иван озадаченно крякнул. Смахнув со лба влажную липкую испарину, он повернул упрямую чурку, выбирая место для рубки продольно расположенное по отношению к сучку.

Где сопротивление удару топора было наименьшим. Но сделать это оказалось не простым делом. У его неуступчивого противника было целых пять сучков-носов. Три больших. Конкретных таких, носяр. И два чуть поменьше. И все они выходили в разные стороны. На разной высоте закрученной деревяшки. Образуя своими основаниями прочное узловое соединение в самой сердцевине «буратинистой» чурки.

Наконец, подобрав наиболее подходящее место для нанесения сокрушающего удара, дед Иван облегченно вздохнул. Поплевав на ладони натруженных рук, он крепко обвил своими корявыми пальцами гладкое засаленное топорище. Затем выпрямился. Чуть приподнялся на носочки, занося тяжелый топор высоко над головой. И… с резким выдохом обрушил всю его мощь на неуступчивую деревяшку.

Теперь уже недовольно крякнул колун. Где-то в районе носка топора. И прочное березовое топорище мгновенно переломилось в самом его основании. Поверженная железяка сконфуженно отлетела чуть в сторону и с гулким звуком устало упала на холодную землю. Заставив неудачливого дровосека удивленно застыть на некоторое время в полусогнутом состоянии.

С неровно обломленной деревянной рукояткой. — Вот ведь… колобашка… моп твою ять, — досадливо пробормотал дед Иван, — добилась же своего… чурка… вредная. Чурка же была явно не согласна с этим определением. Она восторженно стояла в позе победителя. Горделиво вздернув вверх все свои упрямые сучковатые носы. И словно иронично улыбалась в лучах неяркого послеобеденного солнца, насмехаясь над неудачей деда Ивана.

А чуть в стороне валялся поверженный железный насильник.  Без сучков в месте слома. Без опрелостей и трещин. Без каких-либо дефектов деревянного изделия. В общем, нормальная рукоятка. Правильная рукоятка. Но как говорится, «нашла коса на камень». Или топор на чурку. Сучковатую крученую чурку. Неуступчивую и прочную, как камень. А потому дед Иван отложил починку орудия своего труда на потом и открыл дверь невысокой бревенчатой избушки. В избушке витал вкусный запах сушеных опят, разложенных на больших металлических противнях.

Накануне дед Иван собирал их в ближнем лесу на старой вырубке. И теперь они дозревали у теплой печи, распыляя божественный аромат осеннего деликатеса. «От души» насыпав черного чая в керамический заварник с рисованной ягодой клубники на его пухлом боку, дед Иван оторвал несколько завяленных листиков душицы от травяного пучка, висевшего тут же, над плитой, и отправил их в след за дружными китайскими чаинками.

Несколько минут, и он уже размеренно отхлебывал горячий чай из зеленой эмалированной кружки. Смачивая в ароматной жидкости кусочки сладкого рафинада и отправляя их в свой щербатый рот, дед Иван кряхтел и, жмурясь от удовольствия, приговаривал: — Кхе-е, кх-е… о-о-о… кхе-е, кхе-е… хоро-оша. Что или кто была «хоро-оша» никому не было известно, включая самого деда Ивана. Просто это была у него такая приговорка, обозначавшая высшую степень похвалы.

Наслаждаясь вкусным теплом, плавно растекающимся по всем клеточкам организма, дед Иван размышлял о своих жизненных перспективах. Пока еще тепло и сухо, он, не торопясь, починит колун. За это время березовые и осиновые чурки немного подсушатся. На солнышке и ветерке. Станут более податливыми. И он спокойно все их расколет. Включая и эту. Сучковатую. Поди, и не такие кололись. Ну, будут дрова чуть толще, около больших сучков.

И что? Лишь бы в топочную дверку прошли. А там огонь с ними разберется. И сгорят все. Вчистую. Без остатка. И ровные, легкие. И корявые, неуступчивые. За милую душу. Еще и больше тепла дадут. От неуступчивых и сучковатых завсегда так. Тепла больше бывает. Энергия в них особенная, что ли. Скопленная в тугих спиралях прочных сучков. Дед Иван отрешенно взглянул на отрывной календарь, одиноко висевший над кухонным столом.

Именно этот календарь, листки которого дед Иван регулярно вырывал по утрам, уже давно автоматически и не задумываясь, позволял ему не терять текущее времяисчисление. — М-м-м… однако… сегодня уже двадцать третье. Сентя-яб… моп твою ять… четверг, стало быть, — сделал он неожиданное для себя открытие. И тут же из этого последовал практический вывод:

— Надо бы баньку истопить… четверговую. Плесень с души смахнуть… веником березовым. Сколько грязи-то человеческой… дерьма разного, да срани всяческой… набилось туда… мо-о-оп твою ять, Го-осподи прости. За жизнь мою долгую… не без грешную. Одной паркой-то и не обойдешься. Да и вообще, возможно ли теперича отмыться… окончательно чтоб.

Так… хоть чуток бы, почиститься. Стыдобу свою смыть… пожизненную. Дед Иван грустно вздохнул, не спеша допил свой чай и приступил к реализации задуманного. После этого он надрал немного бересты, и поместил ее на колосник, ближе к топочной дверке. Сверху нее и чуть в глубину топки дед Иван разложил принесенные дрова. Сначала поменьше. Березовые, вперемежку с тонкими осиновыми, чтобы лучше занялся огонь. А уже выше этой конструкции свое законное место заняли дрова покрупнее. В том числе и кручено-сучковатые. Полюбовавшись творением дровяного зодчества, сделанным по всем правилам истопного искусства, дед Иван приподнялся и вытянул чугунную вьюшку.

Затем он достал из-под лиственничной седушки спичечный коробок и запалил выстроенную им деревянную конструкцию. Береста занялась сразу. Она запылала с радостным шипением, выплевывая черный дегтярный дым. И огонь неудержимо запрыгал по хорошо просушенным дровам. Закрыв топочную дверку и максимально распахнув поддувальную, дед Иван дождался равномерно-устойчивого шума печной тяги. После чего он прикрыл поддувало, оставив небольшой зазор, обеспечивающий доступ необходимого объема воздуха. Удовлетворенный достигнутым результатом, дед Иван немного постоял около ожившей каменки, весело задышавшей всеми своими дымоходами.

Затем отправился за водой. И хотя бачок был почти полон, а в предбаннике стояла емкость, наполовину заполненная холодной водой, пару ведер принести еще следовало. Впрок. Выставив ледяную колодезную воду в предбаннике, дед Иван полез на чердак, где у него была развешана всякая растительная всячина. От сушеной травы и разных кореньев, до березовых и можжевеловых веников.

Он выбрал средних размеров объемный березовый пучок из отдельно висевшей группы веников, специально заготовленных для четверговых бань. Эти веники, в соответствии с обрядом, дед Иван вязал после Троицы. На Руси сложились особые отношения к банным традициям еще с далекой древности. И покоренные племена платили дань не только золотом, серебром и пушниной, снедью и ремесленными изделиями, но березовыми вениками. Обычно дед Иван долго ходил по березовому подлеску, густо разросшемуся на краю таежного леса, выбирая подходящие деревья.

Высматривал особые березы. Не маленькие, а уже набравшие силу. Но и крупные, плакучие обходил стороной. Листва у таких деревьев хоть и была обильной и мягкой, но веники не держали формы и всегда разваливались. Дед Иван искал молодые крепкие березы. Ровные, одноствольные. Больные и корявые не годились. Двустволки тоже. Подобрав подходящее дерево, дед Иван срезал ветки с тонкими, но крепкими стебельками, прямые и хорошо облиственные.

И тут же вязал из них пышные, но небольшие березовые пучки. Вязал парами. После чего закидывал на плечо короткую березовую жердину с навешанными на нее с двух сторон свежеприготовленными вениками, и неспешно ковылял в сторону дома. Дед Иван не стремился делать веники объемными, поскольку они все равно были одноразовыми.

После четверговой бани использованный веник следовало обязательно сжечь. Вместе с ним нужно было сжечь и старое исподнее, которым требовалось обтирать после банной процедуры мокрое тело, вместо обычного полотенца. Да и мыться-то в такой банный день не полагалось. В традиционном смысле. С мылом, мочалкой и прочими банно-прачечными атрибутами. Поскольку очищающему воздействию подвергалась не столько телесная структура человека, сколько его внутренняя составляющая.

Пар забирал в себя все ее нечистоты. После четверговой бани человеку нельзя было желать легкого пара. Принимать четверговую баню следовало в полном одиночестве. Наедине с самим собой. Свежий березовый веник выбивал и выметал гной и плесень человеческой души, пар собирал всю эту гадость, а травы обрабатывали оголившиеся душевные раны. Молитвы же направляли процесс врачевания. И все это должно было лечить больную человеческую душу.

А уже через нее изгонять хворь и немощь из всего тела. Все это. Да воля Господня. Да добрая помощь местного обитателя сосновой бани… банника Вовы. Банник Вова – это особое явление. Он вселился сюда сразу же после того, как дед Иван, завершив сборку банного сруба, закрыл его двускатной крышей, а местный печник Тимоха сложил небольшую каменку. Банник Вова, словно специально ожидал окончания строительства.

Как только дед Иван навесил сосновые двери, так и появился внутри банного домика его новый постоянный обитатель – банный домовой. Характер у банника Вовы был не простой. Капризный. Но в целом справедливый. Плохих людей, которые случалось, парились в бане, сильно не уважал. То бывало, кипятком ошпарит. То чистую одёжку, висящую в предбаннике, вымочит: возьмет и сбросит сухие трусы в бак с холодной водой. Дед Иван уже стал, таким образом, и к людям приглядываться.

Если банник Вова выкинет какой-нибудь фокус по отношению к посетителю, значит, не чист тот человек на совесть. Не любил Вова и беспорядка в бане. Если оставишь мочалку на полке, обязательно сбросит ее на пол, а то и вовсе между досок, в сливное отверстие. Нечего мол, бардак разводить во вверенном ему заведении. Сразу прибирай на место, вешай на гвоздик у печи для просушки. А то, если оставлять мокрую вехотку, доски вмиг почернеют и гнить начнут.

И качество жизни местного обитателя сильно ухудшится. А тут как-то пол в парилке начал подгнивать. Не один год он достойно нес банную службу, но время не пощадило толстые сосновые плахи. Так банник Вова и прогревать его не стал, как следует. Бывало и баню долго топишь, а пол все равно холодный. И продолжалось это до тех пор, пока дед Иван не сменил прелое половое покрытие. Досок-то на замену и не было вовсе. Пришлось выбирать из горбыля, что поприличней. Выпиливать под размер.

Затесывать сучки и бугры в местах, соприкасающихся с лагами. Стесывать края. Затем настраивать рубанок и всю внешнюю поверхность прострагивать. А как это делать обычным ручным рубанком по неровно лежащему на верстаке горбылю? Уж дед Иван и подкладывал под выпуклые горбылявые доски разные кусочки деревяшек и щепы. И делал хитроумные конструкции упоров. В общем намучился. Будь здоров. Зато теперь банник Вова был доволен.

Стоило чуть подтопить печь, а в парилке пол уже теплый такой, аж ногам радостно. Ходишь — не находишься: уютно и благодать. Даже холодной зимой нагревался быстро. Имя свое банник Вова получил неслучайно. Как-то, поначалу, дед Иван, находясь в предбаннике, услышал сильный грохот в парилке. Он зашел туда и, увидев мокрый пол от обильно разлитой воды, удивленно произнес:

Во-о-о? И тут же, заметив лежащий под полком опрокинутый оцинкованный таз, недоуменно воскликнул: Ва! Действительно было не понятно, по каким таким законам физики таз смог так опрокинуться, чтобы при этом переместиться с поверхности полка непосредственно под него. Да и вообще, почему он должен был опрокинуться. Наполненный водой. Вот дед Иван и смекнул, что не иначе это проделки банного домового – банника. Так или иначе два междометия: «во» и «ва» прозвучали слитным созвучием «во-ва», соответствующим имени Вова. С этим именем, по-видимому, согласился и сам банник: он довольно забулькал водой, утекающей в сливное отверстие между досками пола.

С тех пор дед Иван обращался к обитателю сосновой бани не иначе, как банник Вова. Спустившись с чердака, дед Иван заглянул в парилку. — О-о-о… хоро-оша… хоро-оша, — довольно пробурчал он, осязая, как тепло наполняет маленькое помещение парной, растекаясь густыми волнами по пахучим смолявым доскам. — Давай банничек… давай Вовчик… давай родный… разогревай, как следует, — ласково приговаривал дед Иван, черпая ковшом горячую воду из металлического бачка.

— На тебя вся надёжа… моп твою ять, — добавлял он, медленно поливая этой водой березовый веник, опущенный в круглую оцинкованную шайку. Дед Иван всегда заранее замачивал веники. В горячей воде. Но не кипятком в самый момент парильной процедуры. Венику нужно было дать настояться. Тогда он хорошо держал листву и щедро одаривал жаром.

Тщательно промочив и размяв березовый веник, дед Иван оставил его доходить в шайке с горячей водой, а сам приступил к уборке. И хотя в парилке и предбаннике и так было чисто, ритуал четверговой бани предполагал подготовку банных помещений. Да и банника надо было уважить. Показать, как ты к нему хорошо относишься. Тогда и он отнесется к тебе с пониманием и заботой. Одарит любовью и теплом. Во время четверговой бани говорить с кем-то можно было только после окончания всех банных процедур. Когда переступишь порог бани и закроешь дверь на замок.

Однако при подкладывании дров в топку печи, помывке полов, уборке помещений, замачивании веников и прочих подготовительных работах требовалось проговаривать молитвы. Любые. Но дед Иван и молитв-то толком никаких не знал. Не мог он заучить их сложный церковный диалект. А ходить с бумажкой в бане и зачитывать записанный на ней текст, было как-то не с руки.

Стоило только представить себя полуголым, в очках, с клочком бумаги в левой руке и со шваброй в правой, бубнящего по слогам фрагменты святого писания, как становилось не то смешно, не то грустно. Да и как простой сибирский мужик дед Иван привык рассчитывать в основном только на свои силы. Суровая жизнь в непростых таежных условиях приучила его к этому. Вот и бормотал он себе под нос что-то типа «господи прости», да «господи прости».

Добавляя иногда: «раба божьего твоего… Ивана». Вот и вся его молитва. Ну, и когда охаживал себя веником в парной, приговаривал «избавь мя от грязи души и тела моего». Обращаясь при этом не то к богу, не то к баннику Вове. Вот и сейчас, засунув в топку каменки сухой березовый комелек, дед Иван пробормотал: «О Господи, прости мя… грешного».

И подумал: «Да может ли обычный человек жить без греха-то. Уже одно житие его – грех сплошной. А что кушать, если не убить животину… какую-нибудь… тварь божью… или овощ… не сгубить. А как тепло добыть, если не истопить печь, спалив при этом кусок невинного дерева?» – он вспомнил про упрямую «буратинистую» чурку. «Да и кто может быть безгрешным в этом большом греховном мире?.. Разве что сам Господь. А человек?.. Человек – нет!».

Дед Иван вздохнул и начал усердно елозить самодельной шваброй по и без того чистым сосновым половицам. В каменке весело потрескивали березовые дрова, баня наполнялась живительным теплом, а дед Иван, помыв пол и прибрав в предбаннике, доложил в топку ровное осиновое полено. Последнее. Теперь следовало дотопить печь и закрыть вьюшку. После этого можно было приступать к банным процедурам. Дед Иван заглянул в парилку, проверил воду в нагревательном бачке, помял веник, наслаждаясь его свежим березовым духом, довольно пробормотал что-то типа «мо-оп твою ять…

Господи прости», добавил слова благодарности «спасибо тебе банничек» и «слава тебе Господи» и вышел во двор. Солнце уверенно клонилось к закату. Спокойный сентябрьский день невозвратно скатывался в историю. Для кого-то он прошел рядовым событием. Для кого-то оставил глубокие отметины в человеческой памяти. Радостные или печальные.

Каждый день – это многогранник, одаривающий конкретного человека светом одной из своих граней. Какая грань высветит сегодня именно тебе – никто не может знать. Все зависит от того, кто бросает эту многогранную кость. И что выпадет каждому из нас в результате этой неслучайной игры. Дед Иван стоял у жердяного забора, вдыхая сочный воздух уходящего дня.

Сочный, потому что был он богато пропитан живительным кислородом хвойного леса: тайга была совсем близко. Она подступала с трех сторон, осаждая небогатые рубленые постройки деда Ивана. Но что-то мешало ей поглотить эти строения. То ли осторожность к представителю агрессивного человеческого рода, то ли приняла она этого незлобного одинокого старика за своего. А потому и не трогала его, не обижала. Наоборот, щедро одаривала ягодами и грибами, целебными травами и кореньями, кедровыми орехами и боровой дичью. Всем тем, чем была богата матушка-природа.

— Э-эх… пропущу закат-то, однако… мо-оп твою ять, — досадливо рассуждал дед Иван, — не узнаю климат… на завтра. Непогодь будет… али вёдро. Ветрено али нет. Словно сочувствуя ему, присевшая на изгородь, чуть в стороне, сорока наклонила на бок голову и внимательно посмотрела на деда Ивана. — У-у-у… шалава… высматриваешь что-то… моп твою ять, — беззлобно проворчал дед Иван и, махнув рукой, потребовал, — летай отседова.

Но длиннохвостая сорока даже не шелохнулась, продолжая внимательно рассматривать деда Ивана. — Вот ведь… настырная тварь божья. Поди ж на самом деле… заприметила что-то, — уже особо не возражая против такого соседства, проговорил дед Иван. — Однако, моп твою ять… пора… баньку проверить, — вспомнил он о своем основном занятии. Вернувшись в баню, дед Иван заглянул в топку: красных углей уже не было – дрова выгорели полностью.

Тогда он прикрыл дымоход, задвинув чугунную вьюшку. Теперь каменка должна была постепенно отдавать накопленное ей тепло. После этого дед Иван принес большой ситцевый мешок, который в прошлой своей жизни был обычным пододеяльником. Когда-то от старого рваного пододеяльника была выделена относительно хорошо сохранившаяся его часть. Некоторые огрехи ткани были заделаны разноцветными латками.

И теперь эта часть старого пододеяльника реинкарнировалась в своей новой жизни в мешочек, приспособленный для хранения сборов из сухих трав. У деда Ивана и состав-то трав был особенный. Он не использовал только одну траву, а всегда запаривал некоторую их комбинацию. Сложный симбиоз ароматов и благовоний. Удивительное сочетание целебных и оздоровительных свойств. Эти оригинальные рецепты травяных сборов были наследием родовых знахарских знаний, полученных когда-то им от его родной бабки-травницы. Не все конечно он помнил и знал, но некоторые применял постоянно.

Вот и сейчас вывалил дед Иван из ситцевого цветастого полпододеяльника на банный полок объемную кучку травяного сбора. И чего здесь только не было. Чернобыльник и марь белая. Жабья трава, мышиная репка и заячья капуста. Спорыш-конотопка, котовник и пастушья сумка. Веточки-крылья папоротника-орляка и пятилистники болотного сабельника.

Сороканедужница и чихотник иволистый, золотушная трава и окопник-костолом. Мелкие веточки багульника – проверенного средства против ломоты и тугоподвижности суставов. Противоотечные соцветия синего василька и противоревматическая огуречная трава. И вся эта замысловатая комбинация листочков и веточек, соцветий и цветочков эффективно боролась с различными недугами человеческого тела, оказывая целительное воздействие не только при наружном соприкосновении с пораженными участками, но и при вдыхании исцеляющих паров этих многочисленных растений.

Дед Иван равномерно распределил по полку, высыпанную им из мешочка, травяную кучку. Довольно взглянув на получившийся ровным слой сухой смеси, он чуть наклонил голову вправо и удовлетворенно промолвил: — Во-о-о… хоро-оша… моп твою ять. Затем, завязав свой объемный пододеяльниковый мешок, отправился за следующей порцией трав.

Следующая порция трав находилась в цветастом мешочке, который в «прошлой своей жизни» был обычной наволочкой. И в этом мешочке-наволочке хранилась смесь ядовитых трав. Дед Иван хорошо усвоил за свою долгую и нелегкую жизнь, что зла без добра не бывает. И наоборот. Очень часто излишнее добро превращается в зло. Капелька же зла всегда бывает во благо. Надо только знать каков размер этой капельки. Это как в русских народных сказках, прежде чем врачевать раны живой водой, их следовало окропить водой мертвой.

Плеснуть пригоршню зла. На живую боль. Убить ее. Только зло убивает зло. Добро же на это не способно. По определению. Зло можно победить только злом! Так когда–то учила деда Ивана его мудрая бабка-травница, леча ядовитыми травами безнадежно больных и немощных. Поднимая на ноги смертников. Дед Иван хорошо усвоил ее уроки, но не унаследовал от своей прародительницы особого целительского чутья, позволяющего ощущать тонкие нюансы человеческой хвори.

Потому-то сам и не стал ведуном-знахарем. Сложив из своих узловатых корявых пальцев некое подобие ковшика, дед Иван аккуратно отмерил небольшую порцию ядовито-полезной смеси. В этот состав входили травы с разной степенью ядовитости. Здесь была и рыцарская шпора — рогатые васильки. Растение, обладающее курареподобным действием. И ядовитый болиголов. И куриная слепота – белена черная. Ее пары «убивали» астму.

Дед Иван помнил, как его знающая бабка делала «курево» для лечения чахоточных. В тот курительный сбор она клала черную белену, дурман и шалфей. И что-то еще. О чем дед Иван уже запамятовал. Но и этих трех составляющих было достаточно, чтобы получить поразительный результат в борьбе с легочным недугом. В смесь ядовитых растений входила и дымянка, убивающая чесотку. И параличник — очень ядовитое растение, уничтожающее опухоли. И чистотел — губитель бородавок, папиллом и всякой подобной гадости. И некоторые другие травы.

Затем дед Иван сходил за третьим мешком. Тоже бывшей наволочкой. Но, в отличие от предыдущей наволочки, она была без рисунков. Просто белая подушечная наволочка. В этой наволочке-мешке хранилась смесь душистых ароматных трав: соцветия тысячелистника с приятным бальзамическим запахом, желтые цветочки-пуговички пижмы с характерной камфорной интонацией, пирамидальные золотисто-желтые метелочки подмаренника, имеющего медовый вкус, репешок со слабым горьковато-терпким, пряным запахом.

Здесь были и ромашка, и душица, и любимая славянскими народами богородская трава — чабрец с сильно пахучими листьями. До сих пор в деревне деда Ивана употребляли эту траву для окуривания помещений и напуганных детей. Пока дед Иван производил свои манипуляции с травами, баня продолжала равномерно прогреваться, и уже коварный пот злорадно сочился в дедову рубаху. Каменка активно отдавала тепло, вытесняя еще притаившиеся у самого пола, по его отдаленным углам, порванные банным жаром жалкие лохмотья холодного духа.

Постелив сверху разложенной по полку многоцелевой травяной кучи чистую ситцевую простынку, дед Иван обтер прямо рукавом рубахи мокрый лоб и, зачерпнув полный ковш горячей воды, обильно полил этим кипятком всю травяную конструкцию. Несколько секунд и помещение парной наполнилось невообразимым ароматом разнотравья. Запахом июльских лугов и благовонием лесных полянок. Дед Иван глубоко и жадно вдохнул насыщенный травяными кумаринами и цветочными флюидами теплый воздух и удовлетворенно пробормотал:

— Хоро-о-оша… мо-оп твою ять. И подумав, добавил: — Вот ведь… моп твою ять… благодать-то какая. Затем он вышел в предбанник и, скинув с себя нехитрую одежонку, остался в первозданном виде. В чем, как говорится, мать родила. Мать же его родила, как было принято у них в деревне, голым. Теперь можно было идти в парилку. Преть и потеть. Но дед Иван «не вчера родился» и знал толк в настоящей русской бане.

А потому он снял висевшую на гвоздике в предбаннике старую шапку-ушанку и, аккуратно расправив ее, плотно нахлобучил этот головной убор на свою седовласо-плешивую старческую голову. Так дед Иван защищал свой мыслительный орган от крутого банного жара. Так когда-то оберегал свою голову от настоящей паровой атаки и его родитель. И, уже в далеком прошлом, его дед. Жизнь определила опытом предыдущих поколений, что обычная зимняя шапка-ушанка являлась самой надежной защитой для человеческой головы от всепроникающего банного жара.

Дед Иван поправил нательный крестик, перекрестился, пробормотал: «Господи благослови… ну, Вовчик, подсобляй… мо-оп твою ять». И вошел в парилку. Сначала он расположился на приступке, привыкая к «тропическому» климату своей парной. Немного освоившись, дед Иван приподнялся и взобрался на полок. Там наверху, у самого потолка, он удобно устроился, опустив ноги вниз и откинувшись спиной к деревянной стенке банного помещения. Он сидел на травяном поле, поверх влажной ситцевой простыни и наслаждался мягким ароматным теплом, окутавшем его тело.

Сидел и наслаждался. А мысли тем временем «застучали под темечком», выбивая из потаенных закоулков памяти далекие воспоминания. Когда-то… Когда-то радостно ворвался он в эту, казалось бы, бесконечную человеческую жизнь. Веселый и бесшабашный, переполненный неудержимой энергией молодости. Как на разгоряченном боевом коне он летел по жизненному полю. Лихо, размахивая острой шашкой, рассекающей пространство и время.

Сметая все на своем пути. Разгоняя «волчьи своры» и «стаи воронов». Преодолевая на полном скаку непреодолимые преграды. И несся он во главе свистящего и радостно улюлюкающего эскадрона своих сотоварищей. Таких же «сорви голова» — «вырви глаз» — «прочисти содержимое черепной коробки», как и он. Но оказалось, что в жизни кроме видимых противников существует много скрытых врагов. Они действуют исподтишка, дожидаются в засадах, расставляют коварные мины-ловушки, наносят неожиданные удары в спину. И попал дед Иван в зону плотного перекрестного огня.

И изрешетило его вдоль и поперек, сбросило с боевого коня, раскидало верных друзей-сотоварищей. Кому-то тоже жестоко досталось, а кто-то просто трусливо спасся бегством. Самое печальное, что в этой бесшабашной рубке досталось не только врагам, но и правильным людям. И не всегда руки у деда Ивана дружили с головой, а голова с руками. И не всегда они были друзьями.

Часто находились в контрах. То руки отказывались помогать своей же голове. А то и голова дурела и не давала покоя своим ногам. Загоняя их и, соответственно, весь организм на разные «бамы» — стройки века. Заставляя топтать бескрайние снега крайнего севера. Бесконечные просторы Заполярья. И вот сидит он, дед Иван. Один. И нет у него ни врагов, ни друзей. Хотя скрытые враги, наверное, остались. Наверняка остались. А друзья? Скрытых друзей не бывает. Да и нужен ли кто ему? А он кому?

— Э-э-эх… хе-хе… мо-о-оп… твою-ю… я-ять, — дед Иван вынырнул из глубокого омута тяжелых размышлений. Когда вязнешь в месиве своих тягучих мыслей, погружаясь в них целиком, время летит незаметно. Когда же нарочно ждешь чего-либо, время вытягивается в длинную сосульку, и ты не можешь дождаться, когда же, наконец, эта сосулька оторвется от карниза твоих ожиданий. Оказывается, дед Иван уже достаточно долго восседал на своем «козырном» месте.

Обильный пот стекал тоненькими ручейками по лицу, рукам. Всему телу. Вот только ноги почему-то так не потели. Уже пора было сделать перерыв и выйти охладиться. Но дед Иван решил еще чуток повременить и прилег на спину, давая пропитаться разгоряченному телу целебным травяным духом. Однако эта процедура длилась недолго – чувствуя, что предел уже рядом, дед Иван облился холодной водой и переместился в предбанник.

Через некоторое время, охладившись и восстановив равновесие своего организма, он вернулся в парилку. Здесь дед Иван вытащил березовый веник из шайки с горячей водой, окунул его в холодную воду и, стряхнув, положил на полок. Чтобы веник не был слишком горячим и принял температуру окружающего воздуха. После этого дед Иван зачерпнул ковшиком темно-коричневую пахучую заварку, получившуюся от замачивания веника и тут же плеснул содержимое ковшика на раскаленные валуны каменки. Насыщенный пар с ярко-выраженным запахом березовой листвы вырвался на свободу.

Дед Иван присел на корточки и наклонил голову, ожидая ближайшей паровой атаки. Отразившись от поверхности потолка, паровой поток ринулся вниз, наткнулся на дедову ушанку и, окутав разопревшее и раскрасневшееся тело старика, распределился в ограниченном пространстве небольшой парилки. — Ого-о-о… моп твою ять, — произнес дед Иван, выдержав паровой жар, — хоро-о-оша! Затем он распрямился, взял веник и со словами «Господи, благослови», начал осторожно водить им по всему телу, как бы равномерно распределяя густой березовый жар по всей его поверхности.

Потом поставил правую ногу на приступок и стал ее обмахивать, постепенно увеличивая интенсивность и силу ударов. Миллионы мелких иголочек вмиг пронзили кожный покров. И вот уже дед Иван яростно выбивает застарелую боль из коленного сустава, тугие последствия голеностопных травм. — О-о-о… хоро-оша… хоро-оша, — радостно сопровождал он свои интенсивные действия.

То же дед Иван проделал и со второй ногой. И только после того, когда тело уже смогло выдержать парильный зной, а сила жара немного ослабела, переместился выше. Выполнив аналогичные манипуляции по отношению к плечам, спине и животу, он облился холодной водой, и вышел в предбанник. Немного отдохнув, дед Иван совершил еще один заход в парилку. На этом и остановился. Тяжело дыша, раскрасневшийся, чувствуя, как сильно стучит сердце, готовое покинуть место своего обитания, но очень довольный, дед Иван обтерся полосатой половинкой от старой тельняшки и бросил ее на жестянку у печной топки.

«Завтра вместе с веником сожгу» — подумал он. «Многие делают четверг банным днем… просто так… для помывки, — продолжал размышлять дед Иван, — а о том, что корни лежат глубже… даже и не задумываются. А Чистый Четверг… Великого поста? Все это звенья… одной цепи. Очищения человеческой души… от гнили. И паразитов… разных». Он накинул на себя любимую чистую рубаху в большую клеточку, пробормотал слова благодарности: «слава те Господи» и «спасибо тебе банничек» и вышел из бани.

Здесь он повесил замок и для пущей убедительности подпер дверь осиновым поленом. Пусть вся нечисть изойдет там, внутри. Он прошел мимо пирамидки свежеколотых дров, среди беспорядочной россыпи березовых и осиновых деревяшек. Взгляд выхватил одиноко стоящую «буратинистую» чурку, которая достойно сопротивлялась сегодня и отвоевала право на существование. И память о себе. Человек без внутреннего стержня, что чурка без сучков.

Колется легко. Даже от одного, не сильного удара судьбы. Как непрочная деревяшка, разваливается на отдельные полешки. Не оставляя после себя ни щепы, ни воспоминаний. От волевого же человека даже топор судьбы не выдерживает. Ломается. Дед Иван окинул задумчивым взглядом окружающую жизнь с ее уходящим закатом, философски вздохнул и молча шагнул в дверной проем своей избушки.

Александр Стешенко