Куда уходит детство

Детство, детство, ты куда бежишь,
 Детство, детство, ты куда спешишь...

 Не наигрался я ещё с тобой,
  Детство, детство, ты куда, постой.

А я хочу, а я хочу опять,
  По крышам бегать голубей гонять...

 Дразнить Наташку, дёргать за косу,
  На самокате мчаться по двору.

Дремлет стужа, сок из веток выжав,
В чащах спят, умаявшись, ветра.
Хочешь, завтра в лес пойдём на лыжах,
Хочешь, выйдем из дому с утра.

В час, когда ещё нельзя вглядеться
В нерассветший дымчатый простор.
Мы заглянем по дороге в детство,
На опушке разведём костёр.

Станем греться рядом, на снегу,
Ты не говори мне, не могу.
Ты не думай намекать на старость,
Слова нет такого в словаре.

Если вправду мало жить осталось,
Надо выйти раньше…на заре..

Стихи про детство

Ничего не прошу, ни о чём не жалею,
Кони жизни летят — остановки не жди.
За оставшийся миг, может что- то успею,
Может что-то пойму из того, что уже позади.

Ничего не прошу, ни о чём не жалею,
Всё что было когда то, уже не вернёшь.
Всё что было когда то, забыть не сумею,
Ни печальную правду, ни холодную ложь.

Говорят будто память, слабеет с годами,
Забывается всё, что так трудно забыть.
Будто время уносит былые печали,
Что со временем раны сумеют зажить.

Тихо время прошло, я всё больше седею,
Но острее прошедшие вспомнятся дни,
Ничего не прошу, ни о чём не жалею.
За оставшийся миг, может что- то успею,
Может что- то пойму, из того что уже позади.

Теперь   от  слухов  не схожу  с  ума,
От  жгучих  комплиментов  не  краснею.
Как  это  не   печально, но  сама ,
Я  понимаю,  что,  увы,  старею.

Как  это  странно: в  зеркало  смотрю,
И  настроенье  портится  немного.
Сама  себя  я  в  нём  не  узнаю,
Морщинками  легла  судьбы  дорога.

Как  не  вертеться, как  мне  не  стоять,
Глаза  не  засияют  юным  блеском.
Фигура  далеко  не  двадцать  пять,
Немного   покрупнела  разным  местом.

Но  всё  не  так  уж  мрачно,  господа,
Как  зеркало порою  преподносит.
И  юной  называют   иногда,
И  с  завистью  соседки  смотрят  косо.

Скажу   судьбе  погромче, повезло,
Могу  любить,  шутить не   унывая.
Завистникам  и  возрасту   назло,
Душою  я  ,  как  прежде,   молодая.

[1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27]
[28] [29] [30] [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45] [46] [47] [48] [49] [50]
[51] [52] [53] [54] [55] [56] [57] [58] [59] [60] [61] [62] [63] [64] [65] [66] [67] [68] [69] [70] [71] [72] [73]
[74] [75] [76] [77] [78] [79] [80] [81] [82] [83] [84] [85] [86] [87] [88] [89] [90] [91] [92] [93] [94] [95] [96]
[97] 98] [99] [100] [101] [102] [103] [104] [105] [106] [107] [108] [109] [110] [111] [112] [113] [114]  [115] [116] [117] [118] [119]

Страшилки Данилыча

Этого старика давно нет в живых – время разрушает не только камни, но записи о встречах с ним у меня остались. Приведу несколько таких полевых заметок, позже воплощенных в небольшие рассказы.

Данилыч жил на хуторе один. Его крепко срубленный дом перенес многое: революцию – а тогда по лесам шастало много всякого сброда; Великую Отечественную войну, когда немцы сожгли село дотла; перестройку с ее развалом страны, после которой село стало «призраком».

Но Данилыч цепко держался за землю. Будучи преклонного возраста он сам заготавливал дрова в лесу, сам вскапывал огород, засаживал его, собирал урожай.

А еще держал коровенку. Жилистый был мужик с запасом прочности.
Когда мне доводилось бывать в тех краях, я делал крюк, чтобы добираться до его дома, а он радовался моему приходу, и мы с ним ночь напролет при мерцающем свете керосинки-трехлинейки разговаривали о жизни, о прошлом, о всяких странных случаях, пили чай, заваренный на полевых травах.

Два-три дня, проведенные у Данилыча в гостях, придавали мне сил – такая природа была вокруг! Взамен на гостеприимство я помогал ему управляться с нехитрым хозяйством, латал шиферную крышу, ремонтировал покосившийся забор, косил сено – и все это было в удовольствие после городской суетой жизни

.
-В молодости это было, — повел свой рассказ Данилыч, когда мы, после ужина, расположились с ним на крыльце дома. Вечерело, оранжевое солнце уже коснулось верхушек деревьев и зной сменился легкой прохладой. – Я как подрос, по стопам отца и деда пошел – они оба были лесниками, живность, значит, тоже стал охранять, да незаконные вырубки пресекать.

И, конечно, сам той живностью пользовался втихаря от местных властей — охотился. Но однажды заблудился в лесу, который знал, как свои пять пальцев.
Данилыч замолк, вынул из кармана квадратик газетной бумаги, насыпал в него самосад, ловко скрутил самокрутку, чиркнул спичкой, закурил – он не признавал сигарет. Ароматный дым расплылся вокруг. Ногти большого и указательного пальцев у старика были желтые от этого едкого домашнего табака.
-Охотился не только я. Имело ружьишки еще пара человек в селе.

И вот узнаю – продали они свое оружие. С чего бы, думаю? Повстречал как-то одного, спрашиваю об этом, а он мнется, отвечает невнятно. Прямо загадка какая-то. А потом жена узнала, что кто-то в лесу их сильно напугал, да отсоветовал ружьецами баловаться.

Да как убедительно! Смешно стало – мужики матерые, Крым и рым, как говорится, прошли, а что твои мальчишки. Только зря смеялся. Данилыч глубоко затянулся, газетная бумага на конце самокрутки вспыхнула алым огоньком и тут же погасла, затушенная выдохнутым дымом.
-Собрался как-то и я на охоту.

Как обычно взял с собою ружье, хлеба горбушку, сала кусок, спички. К вечеру думал обратно вернуться, иначе и быть не могло – лес хоть и большой, да за столько лет весь исхоженный. Ан, нет. Через пару часов понял, что кружу на месте, а тропинка, по которой сюда пришел, словно сгинула – глушь какая-то, словно и не мой лес.

Решил на юг идти – там дорога железная проходила и до нее, по моим подсчетам, было километров десять. Через час на прежнее место как по кругу вышел, хотя шел прямо.
-Тьфу ты, — злюсь, — не может такого быть!

Пошел на север – там километрах в пятнадцати автотрасса проходила. Да куда там! Сплошь болото какое-то, заросли кустарника – куда не шагни, либо топь, либо дебри, что не продерешься. А тут и вечереть стало.

Выбрался я к пригорку сухому, сел под сосну — как быть? Дело к осени — холодало по ночам. Хлеб съеден, табаку на три самокрутки осталось, настроение мрачное. И, что интересно, ни одной пичуги за весь день не увидел и не услышал.

Мертвый лес какой-то. Так у костерка на пригорке всю ночь и просидел, глаз не сомкнув – по лесу то шорох, то хруст, словно кто ходит, то кто-то водой хлюпает, словно плещется, а то хохот разнесется нечеловеческий. Жуть!

-Так уж и жуть? – недоверчиво взглянул я на Данилыча.
-Так страшно было не от глуши непонятной, а от неопределенности. Приходилось слышать как заблудившиеся люди погибали, а чтобы самому, в лесу выросшему, да так безнадежно заплутать… Вот и пробегал морозец по коже.

Как светать стало вижу, среди деревьев не то зверь крупный, не то человек в тулупе шерстью наружу в мою сторону движется – а лица не видать.
-Эгей! – вскакиваю и кричу.

– Помоги, покажи дорогу!
А тот взял в сторону и свернул, будто не слышит. Я за ним, да по пояс в болото и провалился. Барахтался-барахтался, весь мокрый, грязный еле выбрался обратно – спички промокли, табак раскис, духом сразу упал. Но вскоре тот возвращается.

Я ему снова: «Эй, человек, помоги!»
Он подошел ближе, я и ахнул – леший, не иначе! На шубе не мех наружу, а мох, лицо с зеленью какой-то да чертами звериными, вместо шапки на голове корье, борода чуть ли не по пояс, в руках палка длинная. Во сне не привидится!
-Эх, Данилыч! – тихо проговорил тот. – Ведь знал же ты про меня, что зверье оберегаю, что двух других за охоту до смерти напугал, так что ж пришел-то? За каким лешим?

– И расхохотался таким смехом, что у меня под шапкой волос дыбом встал. – Зачем тебе помогать?
И я его клятвенно заверил, что в лес больше с ружьем ни ногой.
А тут солнышко взошло. Смотрю – лес вокруг сухой и тропинка между деревьев вьется знакомая…
Сколько меня потом на охоту не звали, не ходил.

А от объяснений, что привиделось мне все это, что газа какого-то надышался или съел чего, я отмахивался – надломилось во мне в то утро что-то внутри.
-И после этого случая на самом деле в лес ходил без ружья? – не поверил я. – Как же, ведь ты лесник, мало ли что?
-Людей я никогда не боялся, — затушил, догоревший до желтого ногтя окурок старик, – а за зверье леший пообещал, что не тронет оно меня. Так и вышло. Люди сами сторонились, а медведя сколько не встречал, тот враз в сторону отворачивал и уходил. Волков зимой слышал, следы их видел, но на глаза они ни разу мне не попадались.
Вечер догорел подобно самокрутке Данилыча, солнце окончательно скрылось за лесом. Потянуло холодком.
-Идем в дом, — позвал он меня, — ночь длинная, обо всем еще успеем поговорить.

Светослав Ильиных